Четверг, 28.03.2024, 13:33

ТРУДЫ
Вяч. Океанский
Выбор добра и зла не зависит от дня недели…

Приветствую Вас, Гость · RSS
Меню сайта
Центр кризисологических исследований
Логоцентрическая культура и её кризис
Категории каталога
А.С.ХОМЯКОВ: ПОЭТИКА И МЕТАФИЗИКА [8]
200-летию со дня рождения русского Леонардо посвящается
Не вошедшие... [2]
Статьи разных лет
 
 
 Тексты
 
Начало » Тексты » Статьи » А.С.ХОМЯКОВ: ПОЭТИКА И МЕТАФИЗИКА

Тематический раздел II. ПОЭТИЧЕСКАЯ МЕТАФИЗИКА СТИХОТВОРЕНИЯ А.С.ХОМЯКОВА «ЗАРЯ»

Заря — небесная огненная сфера, озаряющая ландшафт и свидетельствующая земле о небе /1/. Уже в самый ранний период творчества внимание и воображение Хомякова привлекает это знаменательное небесное явление:

...часто в небесах полнощная заря
Дрожащий блеск свой простирает...
(62)
«Послание к другу», 1822 г.

Причем, образ зари фокусируется впоследствии в самые разные планы бытия: это — и «...вечной славы / Неугасимая заря» (65) в стихотворении «Бессмертие вождя» (1823 г.), это — и «золотая Зорька в небе» (147), появляющаяся как метафоризированное атмосферное явление:

...с Востока, утром рано,
Загораясь в небесах,
Свет румяный зрел поляны,
Все в росинках и цветах.
(147),
«Помнишь, по стезе нагорной...», 1859 г.

это — и мистический вестник божественной полноты бытия и всевышнего прощения:

Восстанет ли счастливая заря
И тишины, и мира, и покоя?
(156)
«Ермак», 1825-1826 гг.

«Тишина», «мир» и «покой» поставлены в один ряд мистического соответствия: это — именная сфера, навсегда остающаяся неприступной для любой концепции, ибо мысль, достигающая этой сферы, сбрасывает свои крылья и божественно умирает... Заря здесь выступает как свет вечной жизни: удостоившиеся его сияния, согласно православной вере и святоотеческому гнозису, «внидут в тишину», в «вечный покой» Божией славы, осеняющей вечное присутствие бывших смертных... Но заря у Хомякова, в данном случае, связана только с пред-ведением, ожиданием и мучительным сомнением... Наиболее проявлен в поэзии Хомякова как раз образ «зари-границы», который оказался раскрыт с необычайной духовно-художественной глубиною.
Стихотворение А.С.Хомякова «Заря» впервые опубликовано в 1827 году. Оно открывало погодинский журнал «Московский вестник», на страницах которого встретились Пушкин и «любомудры»: братья Хомяковы, Веневитиновы, Киреевские, Баратынский, Шевырёв... /2/
Позднее оно неоднократно переиздавалось. Приведём его в изначальной и наиболее полной редакции по книге из личной библиотеки В.Я.Брюсова /3/:

ЗАРЯ

В воздушных высотах, меж ночию и днём,
Тебя поставил Бог, как вечную границу,
Тебя облёк Он пурпурным огнём,
Тебе Он дал в сопутницы денницу.

Когда ты в небе голубом
Сияешь, тихо догорая,
Я мыслю, на тебя взирая:
Заря, тебе подобны мы:
Смешенье пламени и хлада,
Смешение небес и ада.
Слияние лучей и тьмы.
/4/

Хомяковские стихи обращены к ЗАРЕ. Они написаны в жанре оды, представляют собою от начала до конца обращение — обращение к ЗАРЕ. Сама ЗАРЯ здесь олицетворена. Не стоит ли в глубине этого олицетворения нечто более существенное, чем просто «поэтический приём»?
Есть все основания для утвердительного ответа на этот вопрос: «...сближает стиль Хомякова с библейским, — подчёркивает Б.Ф.Егоров, — простота и искренность... Интересно письмо Хомякова к П.М.Бестужевой /1852/, где говорится о «Завещании» Ефрема Сирина: произведение хорошо «своей поэтическою простотою и теплотою чувства, не затемнённого риторическими хитростями, как в других святых отцах греческих...»» /5/. Современники отмечали «созерцательную глубину» даже самой ранней хомяковской поэзии: «Какое возвышенное направление имела его поэзия! Он не увлекался направлением века к поэзии чувственной. У него всё нравственно, духовно, возвышенно», — писал граф Д.Е.Остен-Сакен Первый («Начало самобытной жизни А.С.Хомякова: Воспоминания»), подчёркивая далее соразмерные физические качества поэта: «Ездил верхом отлично. Прыгал чрез препятствия в вышину человека. На эспадронах дрался превосходно...» /6/
Впрочем, слова графа о «направлении века» нуждаются в корректировке. «В лиризме наших поэтов, — писал о русской поэзии той эпохи Н.В.Гоголь, — есть... что-то близкое к библейскому, — то высшее состояние лиризма, которое чуждо увлечений страстных, и есть твердый взлёт в свете разума, верховное торжество духовной трезвости...» /7/. «Взгляд религиозно одарённых романтиков перемещается от теокосмической периферии к абсолютному центру бытия, к средоточию истинного покоя», — пишет современный исследователь В.А.Котельников, приводя множество конкретных примеров и развивая свою мысль далее: «Элементы молитвенной лирики нередко присоединялись к лирике псалмодической, внося в её «перелагательные», чрезмерно отвердевшие в восемнадцатом веке формы некоторую новозаветную умягчённость, раздвигая границы интимного богообщения, религиозного творчества в слове» /8/.
В лирике А.С.Хомякова на первый план выдвигается молитвенный подъём к небесам, в котором, как не трудно заметить на примере стихотворения «Подвиг есть и в сраженьи...» (1859 г.), парадоксально смешиваются начала «новозаветное» (евангельское) и романтическое:

Высший подвиг в терпеньи
Любви и мольбе.
...................................
Есть у подвига крылья,
И взлетишь ты на них
Без труда, без усилья
Выше мраков земных...
(309)

Стоит заметить, что это стихотворение было написано за год до смерти автора: то есть Хомяков уже вполне сложился в качестве богослова-экклезиолога...
Мы уже сказали, что от первого до последнего слова стихотворение «Заря» — обращение /9/, поэтический смысл которого передает жанровая форма оды. Но изнутри этого обращения, поскольку оно — художественное произведение, мир приходит в свою распахнутость (художественное произведение — воспроизведение мира!), разверзая перед нами некий фрагмент своей нечто значащей структурности... Мировая глубина приоткрыта таким образом, что, как мы увидим далее, она касается совершенно непосредственно каждого из нас, ибо наше существование на земле изначально оказывается вовлечённым в ту структурированность мира, о которой сейчас пойдёт речь...

В воздушных высотах...

Первый смысловой сигнал даёт ту ландшафтно-содержательную ноту, которая будет настоятельно звучать до самого конца во всей последующей симфонии мирового раскрытия....

В воздушных высотах...

Однако, это не только нота со смещением фонетического ударения на последний слог в слове «высотах», но и топика мирового раскрытия, когда музыкальное перенесение ударения, организующего стилевой гармонический ритм, образует пространство большей глубины и объёма: на «высотах» — выше, чем на «высотах». На «высотах» ещё может нечто покоиться, могут стоять поселения, леса или хотя бы снега... На «высотах» происходит головокружение, земля ускользает из-под ног – в «воздушных высотах», разверзается пропасть взлёта, парения или падения...
На «высотах» вырывается внезапное «ах!..», выкрикивается и тает в обволакивающей воздушности...
И лишь нечто сдерживающее и всемогущее таинственно сообщает нам покой в неустойчивой области этого зависания. Это гармоническое со-пряжение неба и земли, дня и ночи, со-бирания и рассеивания принадлежит тому, что издревле именует Волей Божией, которая, как известно, «на всё Божья Воля». В пограничную область этого сопряжения «поставил Бог» ЗАРЮ, как мы видим из этого стихотворения, ЗАРЮ как «вечную» поднебесную «границу», поставленную «меж ночию и днём»...
Хомяков особенно тяготел к витально-смысловым контрастам, далеко не всегда обнажающимся на «поверхности» бытия.
Перед нами — символ: «...сращение... космического и элементарного... мы называем символом, — пишет о. Сергий Булгаков, — слова суть символы. <...> Итак, в словах говорит себя космос, отдаёт свои идеи, раскрывает себя. Слово... есть идеация космоса» /10/. «Символ, — отмечает А.Ф.Лосев, — утверждая себя в... инобытии и отождествляясь с ним, создает стиль» /11/. Стиль поэта онтологически развертывается в его мир, «художественную Вселенную». Таким образом, мы как раз и имеем дело непосредственно с поэтикой пространства (avec la poetique de l`espace). Мы оказались допущены в космообразующий простор.
Наша мысль вместе с ЗАРЁЮ –

В воздушных высотах...

Зарю, как это ясно видно из второй строки, там «поставил Бог». Таким образом, разумение ЗАРИ и всего с нею связанного может заключаться лишь в Божьем Слове.
ЗАРЯ, «поставленная Богом» «в воздушных высотах», как мы уже заметили, олицетворена в стихотворении Хомякова, а значит — ЗАРЯ одухотворена. Одухотворенная заря помещена в воздушном пространстве над землей.
«В стихотворении, — пишет Б.Ф.Егоров, давая свой герменевтический комментарий, — отражено увлечение «любомудров» романтической философией» /12/. Немного задержимся на существе этого факта. Романтическая семантика воздушности указывает на окрылённость, полёт, причастность небу, одухотворённость, но романтизм очень часто духовную реальность в силу психогенной инволюции традиционализма смешивает с чувственной, таким образом, по словам немецкого католического теолога Р.Гвардини, «всё безбожно запутывая» /13/... «Согласно поэтической космологии «Демона» и «Мцыри», — пишет И.Б.Роднянская о поэтике М.Ю.Лермонтова, — в этом небесно-земном доме всё, живя и двигаясь, тем не менее строго располагается ярусами, ступенчато уходящими ввысь: внизу — цветущие сады, долины, воды, отражающие небо, выше — горы, «престолы вечные природы», нерукотворные алтари, на которых курятся, как фимиам, туманы и тучи, далее — «воздушный океан», населённый странствующими облаками и открытий в звёздную беспредельность, ещё выше — эфирные просторы с «кочующими караванами» небесных светил и, наконец, где-то в непостижимом сверхпространстве — «святой заоблачный край» вечного упокоения душ. Этот мировой «пейзаж» обладает иконописными... чертами и принципиально далёк от астрономической картины мироздания» /14/. Романтическая воздушность, как своего рода поэтический идеал, есть «новая природа», которая «на небесный, воздушный лад свободна от земной тяжести, плотской грубости и житейской заботы: «краски и свет вместо форм и тела, тёплое дыхание вместо крови...» — некая летучая эссенция всех видов и форм природной красоты» /15/. Мы видим, что в диффузно-романтической концепции в целом картина мира (во всяком случае, так, как её прорисовывает Роднянская) не так уж далека от православного архитектурно-церковного миропонимания; однако, если взять сам по себе мотив «воздушности», то здесь получаются акценты прямо противоположные: для романтиков он связан со свободой и парением, — для Хомякова же это, напротив, сконцентрированная кульминация противоречий, зона высшего напряжения сил, область духовной борьбы. Аксиология воздушности диаметрально противоположна романтизму: воздух, это окрыляющее и ветрогонное пространство поднебесной, по церковному учению, есть область низверженных с ангельского неба демонических сил, то есть духовная зона повышенной тревоги и опасности, требующая трезвения и молитвенной вооружённости, пьянящая, усыпляющая, озаряюще-прельщающая, но уж никак не освобождающая...
«По мнению мудрых века сего, — пишет магистр богословия прот. Г.Дьяченко, — дьявол — это олицетворение злого начала, присущего нам и действующего в мире, а подчинённые духи — дальнейшее развитие этого олицетворения. Но слово Божие открывает нам, что пространство между небом и землёй, — вся видимая нами лазуревая бездна, служит жилищем для падших ангелов, низвергнутых с неба /Еф. VI, 12; Aпок. XII, 7/» /16/ «От начала творения, — разъясняет оное обстояние дел сам А.С.Хомяков, — Бог открыл Себя созданным существам целым миром явлений, разумеваемых или ощущаемых; но это частное и, так сказать, внешнее откровение Его благодати, Его премудрости и Его всемогущества было неполно. Недоступное изменению, неприступное злу и искушению, нравственное существо Божие оставалось закрытый в сияющих глубинах Его бесконечности, неисследимых и непостижимых для умов конечных. Из этих умов, со-творённых свободыми, некоторые спонтанным действием своей свободы возмутились против Божества» /17/. «Ангельский мир был создан Богом прежде мира материального, — пишет преподаватель Московской Духовной Академии прот. Борис Пушкарь. — Все ангелы были созданы Богом добрыми; Они жили в непосредственном общении с Богом и находились в блаженном состоянии. И вот один из высших ангелов, по имени Денница, возгордившись своим совершенством, вышел из послушания Богу, сделался злым диаволом («клеветником»), сатаною («противником») и увлёк за собой многих подвластных ему ангелов. Архангел Михаил — вождь Ангелов, оставшихся верными Богу, — низвергнул всех злых ангелов...» /18/ «...и повержен бысть дьявол на землю, и ангелы его с ним низвержены были» (Апок., 12:7). «Местопребыванием дьявола сделалась та голубая бездна, которая отделяет Церковь Воинствующую от Церкви Торжествующей и которая, на языке общеупотребительном, называется воздухом» /19/. Об этом же свидетельствуют многие места из Св. Писания и святоотеческих творений.
Хомяков фиксирует этом воздушном пространстве «поставленность» ЗАРИ. Заря, облечённая «пурпурным огнём», отграничивает между собою дни и ночи. О заре с первых строк не сказано: утренняя она или вечерняя. Она — просто заря, «вечная граница»... Так «поставил Бог». «Для Хомякова, — как пишет В.А.Кошелев о его лирике, — важно именно это — изначально космическое — измерение» /20/.
Но из четвертой строки мы видим, что заре, этой горящей огнём пограничной зоне, со-путствует некто «денница», который ей дан в «попутчики» Богом, а вернее — «в сопутницы» (женский род). И более о «деннице», как кажется, не сказано ничего в этом стихотворении. О ком же идёт речь? Случайно ли это со-путствие «в воздушных высотах»? Ведь его ЗАРЕ «дал» сам Бог... И в чём тогда его смысл?
Слово «денница» указывает прежде всего на «утреннюю зарю».
Но это — не плеоназм и ещё не конкретизация образа ЗАРИ в самом стихотворении. Мы ясно видим из текста, что ДЕННИЦА — не ЗАРЯ. ОНИ лишь ПОПУТЧИКИ «в воздушных высотах»... Как мы уже отметили, согласно учению Церкви, Денница — это имя одного из когда-то наиболее возлюбленных Господом ангелов-херувимов (Иезекииль, 28:14-17), который пал с небес по своей гордыне (Исайя, 14:11-15), как считается в церковном предании, вместе с третьей частью подчинённых ему небесных ангелов, ставших бесами, и затворён, как мы уже сказали прежде, в поднебесьи, где он со своими слугами-демонами стоит в пограничной зоне между землёю и небом, меж людьми и Богом, прельщая (здесь — семантическая функция женского рода!) и воинствуя против них, то есть против нашего движения к Богу. Хомяков в своём переводе с древнееврейского языка ефесского послания св. апостола Павла упоминает «князя воздушного, духа, ныне возмогающего в сыновьях ослушания» /21/.
Итак, падшие ангелы — преграда на человеческом пути к небу, с ними связана великая «невидимая брань» вокруг всякого к Богу идущего по земле. После смерти душа человеческая, возносимая Ангелами Божьими на небеса, проходит так называемые «воздушные мытарства», где опять же встречается с кознями падшего денницы и «духов злобы поднебесных» (Ефесянам, 65:12). Уже цитируемый нами игумен Марк приводит рассказ одного подвижника, воскресшего через шесть часов после погребения: «Когда я умирал, увидел муринов, представших мне. Вид их был очень страшен: душа моя, смотря на них, очень возмутилась. Потом я увидел двух прекрасных юношей, в сопутствии которых я и начал восходить на высоту. И вот мы достигли мытарств, стерегущих восход и удерживающих каждую душу» /22/.
Падший ангел, которого церковное предание именует также «воздушным князем», не случайно назван в стихотворении Хомякова именно «попутчицей» (ещё раз обращаем внимание на словоупотребление в женском роде) зари. Он пытается мимикрировать, подражая заре, питается совершенно уподобиться ей, её светлости, будучи невидимым тёмным духом. «...сам сатана принимает вид Ангела света» (2 Коринфянам, 11:14). Он может обольщать ум и сердце, может являться пред похотливыми очами и в образе прелестной женщины, как мы знаем из святоотеческих поучений /23/; будучи мрачным попутчиком, может явиться под видом обольстительной попутчицы, которая станет соблазнять своим призрачным феерическим светом, уподобляющимся лишь по форме, по внешности, свету, подобно тому, как часто улыбка лишь по внешности уподобляется радости, будучи бесконечно далека от неё по существу...
Дьявол, будучи даже по имени своему «клеветником», должен лгать: то есть обращать само слово, речение в ложь, лишать слова их царственного самостояния. Язык, в принципе, несёт на себе печать этого метафизического инволюционного драматизма...
Денница со-путствует заре, уподобляясь ей даже в своём имени, а имя имеет магическую власть... Но Христос (а св. апостол Пётр говорит, что «нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» /Деян., 4:12/) — предвечно рождённый Божественный Глагол — вещает апостолам, что Он сам видел низвержение с небес денницы, который «не устоял в истине» (Иоанн, 8:44).
С пятой строки Хомяков говорит о своём созерцании сияния догорающей в голубом небе зари; здесь уже со всей очевидностью является перед нами заря утренняя, ибо лишь она может догорать в голубом небе. Внешнее уподобление, включающее не только со-пространственность, но и полное тождество в имени, падшего херувима ДЕННИЦЫ и УТРЕННЕЙ ЗАРИ, как кажется, становится предельным; но Хомяков, созерцая зарю, «мыслит», мыслит, обращаясь к ней («мыслю, на тебя взирая»); он видит и более глубокое символическое уподобление, ещё одно уподобление: «Заря, тебе подобны мы» (курсив наш — В.О.).
Итак, что получается: Денница, обольщая нас, уподобляется заре, но это уподобление мнимое, никогда не достигающее цели, неонтологическое, ибо, в действительности, заре оказываемся подобны мы сами, мы оказываемся той пограничностью, где происходят смешения и слияния того, что сама граница разъединяет, разверзая область мучительных страстей... Но сама эта пограничная область сияет красотою, «великою тайною», по словам Ф.М.Достоевского, в которой «берега сходятся» и «все противоречия вместе живут», ибо «здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Потому и в нас, в тайной глубине сердец наших, и в заре, которой мы «подобны», происходит «смешенье пламени и хлада, смешение небес и ада, слияние лучей и тьмы».
В.Я.Брюсов в своём библиотечном личном сборнике стихотворений А.С.Хомякова делает следующие глубокие пояснительные примечания на полях к последним трём строкам:

Смешенье пламени и хлада, — любви, страсти, равнодушия, холодности
Смешения небес и ада, — веры и безверия, греховности
Слияние лучей и тьмы, — мудрости и невежества
/24/

Это то, что действительно касается наших сердец; заря же, будучи олицетворением по двойному уподоблению, в то же время остаётся символическим элементом топологии мира, приоткрытого нам «в воздушных высотах»: в нём онтологически просвечивают пламя и холод, небеса и ад, лучи и тьма. Заря, граница меж ними, собирает их в себе, сливая и смешивая, но и разъединяя...
Необходимо отметить, что в советском издании /25/ хомяковской «Зари» под редакцией Б.Ф.Егорова (который руководствовался петербургским «Невским альманахом на 1827 год») из текста стихотворения оказался выброшен присутствовавший в московском издании 1861 года изначальный структурно-семантический элемент художественного ландшафта («В воздушных высотах...»), а без него прочитанный нами смысл стихотворения если не исчезает, то герменевтический анализ значительно обедняется, как нетрудно заметить: стиль не только пространственно «обкусывается», становится искусственно стеснённым в своей прихотливой ритмической вольности, но и лишается изначальной «точки отсчёта», ведущей ноты, первого музыкального сигнала. Ибо именно

В воздушных высотах...

обращается автор к ЗАРЕ:

Тебя поставил Бог как вечную границу...

ЗАРЯ — это сопряжение, в котором приходят в близость земля и небо, смертное и божественное, сохраняя свою удалённость по отношению друг к другу и обрушивая в мир эту даль... ЗАРЯ — «вечная граница», где происходит взвешивание всего, что свершается с нами под небом. И здесь вершится уже нечеловеческий суд.
И если, к примеру, для Хайдеггера «четверица мира» — стол /26/, на который кладутся дары и жертвы, натруженные руки и гробы, то у Хомякова это — поднебесная, пространство, срединное между человеческим столом и Божьим Престолом; здесь явлена ЗАРЯ — «вечная граница», вводящая в себя и разрушающая все прочие границы, определяющая энергетику самой Поднебесной, будучи сродни самому восточному Дао /27/, которое китайские мудрецы называли «Матерью Поднебесной».
В свое время Е.А.Трофимов обратил наше внимание на то, что хомяковская ЗАРЯ имеет софийную природу. А это смысловой вектор в европейский культурный контекст. Софиологическая проблематика, уходящая в глубины истории западной мысли /28/, заслуживает в этой связи особого внимания. Подобно тому как Христос — это Бог в мире, София — это мир в Боге: МIРЪ как предвечно замысленное и апокалиптически преображенное божественное творение и тот апофатический сверх-бытийственный «мир Божий, который превыше всякого ума» (Филиппийцам, 4:7). Таким образом корни софийности уходят в тринитарную божественную апофатику. Но и бытийное (катафатическое) раскрытие софийности было темой не только истории христианской культуры, но и самого раннего — апостольского — христианства. Обращаясь к жителям Эфеса, св. апостол Павел так говорил о Боге, Христе и космосе: «Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа... Он избрал нас в Нем прежде создания мира... В устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом.» (Ефесянам, 1:2,4) Поскольку это «устроение» представляет собою метафизический процесс, покрывающий и включающий в себя всю историю мироздания, речь идет о глобальной онтологической драме, и даже — о Трагедии Бытия, которую, как в бездонном зеркале, отражает в себе Заря-София. Она призвана не разрешать подобно Логосу, но катарсически хранить в себе мировой катаклизм, его космические красоты, пропасти и пути к Иному. В этом смысле можно говорить о том, что софийны вся церковная иконография, литургия, сам текст Св. Писания, начиная с самых первых веков их рождения в Средиземноморском регионе земли. Можно говорить о том, что софийна не только Церковь, но и софиен Мир как Целое в его Божественном замысле. Однако собранная таким способом тотальность ускользает от антропологической перспективы философского взгляда — миро-воз-зрения, между тем, позволяя человеку сбываться в открытости Мира. Аналогичным образом С.С.Хоружий во-след о. Сергию Булгакову размышляет над сущностью феномена «соборности»: «не согласие во взглядах на некие предметы и цели, а согласие в особой премирной и личной (ипостасной) природе своего собрания и себя самих, его членов» /29/.
Со-бирание раз-личного («со-бирающее оставление-в-покое, как сказал бы Хайдеггер о том, что «позволяет вещам быть вещами») — коренная черта церковно-эллинского и умозрительного и деятельного со-устройства, особенно ярко выраженная у Хомякова. Мысль младенчествует здесь во всей своей подлинной глубине, первозданности и силе. Лирика Хомякова проникнута изнутри теплом веры, и, потому, глубоко оптимистична, несмотря на присущие ей ноты драматизма:

В час полночного молчанья,
Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков.
И в объёме книги тесной
Развернётся пред тобой
Бесконечный свод небесный
С лучезарною красой...
(138) /30/

В лирике Хомякова преобладает звукопись радости: и в самых грустных стихах печаль светла, сердце благодарит Господа, во всём — дыхание восходящей весны, даже в самых минорных поэтических аккордах. Приведём строки, где опять мы встречаемся с «утренней зарёю», созерцать которую на этот раз поэт уже лишён возможности:

Быть может, что Восток туманный
Зажжётся в утренней заре.
А на немом моём одре
Найдут лишь труп мой бездыханный.
(93)

Не говоря уже о «туманном Востоке» и «утренней заре» как витальных признаках неугасимой жизни /31/, обилие звонких и сонорных согласных в двух последних строках этого хомяковского стихотворения под названием «На сон грядущий» (1831 г.) говорит более о жизненном пении и светоносном танце его звучности, о неоскудевающей юности более, нежели о смерти и о дряхлости, о ветхости и царстве теней, с чем обычно связано угасание жизни и витальных сил...
Взглянем ещё раз на эти строки:

...На НеМоМ МоЙоМ оДРе
НаЙДут ЛиШь тРуп Мой БеЗДыхаННыЙ.

Два редких хрустящих «р», один шипящий и ещё три глухих звука полностью поглощаются в гармонии мажорной звучности и её светоносной семантике, обеспеченной на стилевом уровне указанным нами преобладанием сонорных и звонких. Для наглядности факта аллитерации выделим графически сонорные звуки прописными буквами, а звонкие — подчеркнём.
Мы предпочтём уйти от встречающихся деклараций об исключительной православности А.С.Хомякова. Совсем напротив, для него было характерно типичное романтическое слияние Поэзии и Богослужения /32/: святость подменялась волевой и творческой активностью /33/...
Хомяков был очень чуток к мифопоэтическим сигналам, связанным со сферой интуитивного и подсознательного, о чём красноречиво свидетельствует не только его многоучёная «Семирамида», но и лирика. Вот, к примеру, начало стихотворения «К ***» (1832 г.):

Не горюй по летним розам;
Верь мне, чуден Божий свет!
Зимним вьюгам да морозам
Рады з а я ц да п о э т.
/34/

Согласно исследованиям мифолога В.Н.Топорова, ставшим уже научной классикой, в первобытном сознании «поэт связан и с Небом, и с Землёй, и с Подземный Царством, с будущим и с прошлым, с жизнью и смертью» /35/. Однако и мифопоэтический образ зайца представляет собой архетип посланника между небом и землёю в самых различных мифологических очагах нашей планеты /36/. Несмотря на это типологически-функциональное сродство «поэта» и «зайца», характерное для архаического мировосприятия, — для современного «профанического» сознания постановка их в один ряд выглядит несколько неожиданной... Она мотивирована романтическим «поворотом» к мифу, к бездне его причудливых семантических взаимосвязей, но сам «предмет» имеет отнюдь не опосредованную романтизмом природу! С точки зрения христианской здесь срабатывают духовная близорукость и демоническая «прелесть», — с точки зрения мифопоэтической — срабатывает сложнейший архетип — многовалентная матрица «коллективного бессознательного»... /37/
Исследователь А.Гура, наряду с общеинициатической функцией, на которую мы уже указали выше, обращает пристальное внимание на инфернальную и «любовно-эротическую символику зайца»: «Заяц, — пишет он, — выступает как ярко выраженный мужской образ... <...> ...олицетворяет плодоносящую силу... <...> Кроме брачной и любовной символики, заяц в народных поверьях тесно связан с миром духов и нечистой силы. Как животное, обитающее в лесу, он находится в подчинении у мифического хозяина леса — лешего. <...> Считается, что заяц создан чёртом и служит ему. Чёрта, как и зайца, называют косым... Часто заяц оказывается оборотнем — посредником между миром человека и миром нечистой силы. <...> Облик зайца изредка принимают ведьмы и колдуны... Зайца считали животным нечистым, демоническим, опасным для человека... <...> ...заяц, перебежавший дорогу или встреченный на пути, сулит путнику несчастье... Народные представления связывают зайца с огнём... Заяц предвещает пожар, когда он появляется вблизи жилья, забегает в строящийся дом или пробегает через село» /38/.
Между тем, именно такую, первобытную (инфернально-фаллическую!), псевдо-профетическую функцию несёт часто у Хомякова и христианский поэт; его роль в этом мире далека от молитвенной гимнографии и густо окрашена космизированным эротизмом. Пример — стихотворение «Молодость» (1827 г.):

Небо, дай мне длани
Мощного титана:
Я хочу природу,
Как любовник страстный,
Радостно обнять.
(71)

И в этом плане очень любопытно в очередной раз вспомнить о «шеллингианских мотивах» в лирике А.С.Хомякова: Л.Фейербах иронически замечал, что «фантастическая природа Шеллинга родилась», по его мнению, «в сладострастном сне», «в результате чудовищного извержения полового семени в мозг...» /39/.
«Поэт как бы выступает непосредственно от имени Бога...» /40/, — подчеркивает «демиургичность» хомяковской поэзии Б.Ф.Егоров. «Задача поэта — дать земле возможность говорить, может быть, даже на равных с Богом..., — пишет В.А.Кошелев, — этот «разговор с небом» вовсе не противоречит представлениям православного христианина: он ищет «голос»...» /41/ В действительности же этот «фоноцентризм» является, скорее, от-голоском ведической культуры, к которой Хомяков питал устойчивый интерес /42/. Развивая мысли Хомякова, можно сказать, что арийско-брахманическая духовность и, шире, — учение Будды, Лао-Цзы, Зороастра, равно как и наследие древнееврейских пророков, это — утренняя заря, свет над восточным миром христианского Солнца, которое ещё не взошло.
Вспоминаются, конечно, сразу и Гёльдерлин, и Рильке («мы — только голос»), и Хайдеггер с их поэтическим, «орфическим богослужением»... /43/ Этот мотив, в действительности, более характерен для романтического, а не православного контекста. Вместе с тем, в контексте русской литературы вспоминается в первую очередь, конечно же, пушкинский «Пророк» (1826г.), которого Хомяков оценивал в письме к С.Т.Аксакову высоко, но весьма своеобразно: ««Пророк», бесспорно великолепнейшее произведение русской поэзии, получил своё значение... по милости цензуры (смешно, а правда). Вглядитесь во всё это беспристрастно, и вы почувствуете, что способности к басовым аккордам недоставало не в голове Пушкина и не в таланте его, а в душе, слишком непостоянной и слабой, или слишком рано развращённой и уже никогда не находившей в себе сил для возрождения... Пушкин измельчался не в разврате, а в салоне» /44/.
Здесь же издатели собраний сочинений А.С.Хомякова П.И. Бартенев и Д.А.Хомяков делают далее примечание: «Первоначально Пушкинский Пророк кончался четырьмя стихами политического содержания:

Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись
Иди, и с вервием вкруг выи
К ... явись.

После свидания с императором Николаем Павловичем 8 сентября 1826 года Пушкин прекрасно заменил эту строку».
Б.Ф.Егоров отмечает возможное влияние «Пророка» /45/ на концовку хомяковского стихотворения «Поэт» (1827 г.):

Он к небу взор возвёл спокойный,
И Богу гимн в душе возник;
И дал земле он голос стройный.
Творенью мёртвому язык.
(73)

Таким образом, мы видим, что поэтическое слово у Хомякова становится носителем божественной зари мирового дня. И, с другой стороны, лишь тот язык мира, который можно спеть, оказывается причастным энергиям неба и Бога.

----------
1. В.И.Даль слово «заря» относит к значению «зарево» и толкует его как «огненный свет или отблеск на небе, на небосклоне, от небесных явлений или от пожара и огней на земле». См.: Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1989. Т. 1. С. 627.
2. См.: Кошелев В.А. Алексей Степанович Хомяков: Жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях // Север. 1994. № 1. С.52.
3. Стихотворения А.С.Хомякова. М., 1861. (РГБ, отд. рук., ф. 386, кн. 274)
4. Отметим, что в четвертом томе (стр. 189) московского издания полного собрания сочинений А.С.Хомякова, вышедшего в 1900 году, последняя строка этого стихотворения несколько иная:

С и я н и е лучей и тьмы. (Разр. наша — В.О.)

По-видимому, это — любопытная опечатка.
5. Егоров Б.Ф. Указ. соч. С. 40.
6. Цит. по: Кошелев В.А. Указ. соч. С. 42.
7. Рогощенков И.К. Личность и христианство (исторические судьбы славянофильства и западничества) // Север. 1994. № 4. С. 142.
8. Котельников В.А. «Покой» в религиозно-философских и художественных контекстах // Русская литература. 1994. № 1. С.27.
9. «Невском альманахе на 1827 год» стихотворение опубликовано под заглавием «К заре». См.: Невский альманах на 1827 год. СПб.,1827. С.171.
10. Булгаков С.Н. Философия имени. Париж, 1953. С. 26.
11. Лосев А.Ф. Философия имени. М.,1990. С.140.
12. См.: Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л.,1969. С.549.
13. См.: Гвардини Р. Конец Нового времени // Вопросы философии. 1990. №4.
14. Роднянская И.Б. Земля и небо // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 303.
15. Там же.
16. Дьяченко Г. Духовный мир: Рассказы и размышления, приводящие к признанию бытия духовного мира. М.,1900. С.229.
17. См.: Khomiakoff A.S. L`Eglise Latin et le protestantisme au poin de vue de l`Eglise d`Orient. Reccueil d`articles sur des questions religieuses ecrits a differentes epoquees et a diverses occasions. Lausanne,1872. P. 125 – 126. Вариант перевода с французского языка наш — В.О.
18. Пушкарь, Прот. Борис. Священная библейская история. Ветхий Завет // Литературная учеба. 1992. № 1 — 2. С.80.
19. Игумен Марк. Злые духи и их влияние на людей. СПб.,1899. С.49.
20. Кошелев В.А. Указ. соч. // Север. 1994. № 2. С.59.
21. Хомяков А.С. Новозаветные переводы // Хомяков А.С. Соч.: В 2 т. М.,1994. Т.2. С.320. Ср. в современном синодальном переводе: «...князя, господствующего в воздухе, духа, действующего ныне в сынах противления» (Еф.,2:2). Ср. также: 1. «Денница... ж. (высок. стар.). Утренняя заря». См.: Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.,1981. С.143; 2. «Денница ж. утренняя заря, брезг, рассвет, светание... Утренняя звезда, зорница... м. Падший ангел ?» См.: Даль В.И. Указ. соч. С.428; 3. «Денница, в славянской мифологии образ полуденной зари (или звезды), мать, дочь или сестра солнца, возлюбленная месяца, к которому ее ревнует солнце...» См.: Мифы народов мира... М.,1987. Т.1. С.367; 4. «Люцифер, Луцифер (лат. Lucifer, «утренняя звезда», т.е. планета Венера; в том же значении — греч. ό έωσόρος; слав. Денница), в христианской традиции одно из обозначений сатаны как горделивого и бессильного подражания тому свету, который составляет мистическую «славу» божества». См.: Аверинцев С.С. Люцифер // Мифы народов мира... М.,1987. Т.2. С.84; 5. «Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы». (Исайя, 14:12); 6. «Денница, ставши вольно диаволом — источником злобы и зависти, всякой греховной прелести, извратил любящее существо — человека чрез преслушание Богу и уподобил его себе». См.: Прот. Иоанн Кронштадтский. Христианская философия. М.,1992. С.5.
22. Игумен Марк. Указ. соч. С.125.Описания аналогичного духовного опыта можно также найти в следующих книгах: Брянчанинов, Свт.Игнатий. Слово о смерти. М.,1991; Роуз, Иером.Серафим. Душа после смерти. М.,1991.
23. Игумен Марк. Указ. соч. С.101.
24. См.: Стихотворения А.С.Хомякова. М.,1861. С.1. (РГБ, отд. рук., ф.386, кн.274).
25. См.: Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л.,1969. С.68.
26. См.: Хайдеггер М. Язык. СПб.,1991.
27. Ср.: «Дао — не поддающееся определению, конкретное «движение» мира, Путь жизни.» См.: Уотс А. Путь Дзэн. Киев,1993. С.41. Но и стол причастен самой сердцевине этого «движения» — сфере глубокого «покоя». См.: Типсина А.Н. Немецкий экзистенциализм и религия. Л.,1990. С.141.
28. Козырев А.П. Софиология // Русская философия: Словарь / Под общ. ред. М.А.Маслина. М.,1995. С.465 – 469.
29. Хоружий С. Хомяков и принцип соборности // Вестник русского христианского движения. № 162 / 163. Париж — Нью-Йорк — Москва,1991. № 2 – 3. С.91.
30. Ср. в «Семирамиде» (гоголевское название «Записок о Всемирной Истории»): «Темные рыбаки, собравшиеся в бедной хижине, чтобы разделить между собою пути деятельности всемирной, люди, сказавшие друг другу: «прости, мне дорога к скифам», «мне в Рим», «мне в Аравию», — с тем, чтобы другие люди узнали наконец тайну своего братства, — вот те, которым география, еще более всех других наук, обязана своими успехами. От них начинается беспрерывный ряд сношений между отдаленнейшими краями, потому что от них начинается единство чувства, связующее навек род человеческий». См.: Хомяков А.С. «Семирамида». Исследования истины исторических идей // Хомяков А.С. Соч.: В 2 т. М.,1994. Т.1: Работы по историософии. С.17.
31. Любопытно, что романтический образ утренней зари позднее станет названием одной из работ Ф.Ницше, о которой будет патетически писать его известная ученица: «... «заря» уже не бледный, холодный свет разума, освещающий лишь пройденный путь, за нею занимается животворное солнце. И в то время, когда Ницше сам стоит еще в сером свете сумерек, глаза его с надеждой устремлены на светлую полосу на горизонте. «Есть так много зорь, которые еще не светили» гласит словами из Риг-Веды эпиграф на заглавной странице его книги, хотя сам Ницше еще не см



Добавлено: 01.10.2007
Просмотров: 2799 | Комментарии: 3

Всего комментариев: 2
1 nat  
0
я Вас слушаю

2 Лерка  
0
класс прикольный сайт,все просто супер

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
 
Хостинг от uCoz
 
 
Поиск по каталогу
Статистика