| Философия – это не просто метафизическое отвлечение, но и всегда конкретика человеческой судьбы. Судьба (а это, как известно – то, чего не выбирают!) ивановского региона связана с тотальным невезением, обусловленным определённым топологическим демонизмом. Начиная с самого центрального местного гидронима: ведь Уводь – это далеко не просто какая-то там живописная болотина (а какие же ещё тут могут быть нерукотворные «воды»?), но стародавнее славянское имя древней хтонической ведьмы, которая уводит мужей у жён, а детей у родителей, похищая их навсегда… Ведьму же непосредственно видели только те, кто не вернулись – остальным достались только сказы («сказки страшныя, софийныя», - как писал о них отец Сергий Булгаков в своих воспоминаниях о родине и детстве в Ливнах)… Потому и запомнилась многим из коммунистического детства рифма с чёрным юморком: Как на Уводи вонючей
Вырос город наш могучий… Во-вторых, уже в глобально-исторических масштабах растущему городу не повезло, когда в нём завелась красная гидра революционного людобесия (то есть по космическим часам почти сразу после рождения земного града): сбрасывали колокола, кресты и крушили многочисленные храмы (они ведь растут как грибы после дождя, когда идут небесные воды!), потом срезали шпиль вознесения в названии самого города, мучали и мучались, ускоренно решали многолетние задачи, зажигали на столбах электрические цветы и ходили на фальшивые демонстрации, ставили себе памятники, лгали и пьянствовали, а потом выдохлись и рухнули, подобно уставшему самолёту, недотянувшему до мягкой посадки… Под ногами обнаружились непроходимые топи, и люди стали гибнуть – иные же научились плавать в мёртвой воде. И вот, на исходе второго миллениума, когда в 1999 году страна торжественно отмечала 200-летие со дня рождения Пушкина, многократно ”вылетала птичка“ и рушились многоэтажки, появился в городе, в стенах энергоуниверситета имени Ленина, новый человек – учёный, имя которого переводится с ближневосточно-средиземноморского на язык родных осин как Богоподобный Победителевич Превосходнейший, и с ним воцарился вполне экзотический для этих мест образ ровесника города – Владимира Сергеевича Соловьёва, который стал как бы свидетелем невозвращённости шпиля и до некоторой степени (по крайней мере, для некоторой части мыслящих людей) его компенсацией. Между тем, возникла задача синергии царя и царства, пришедших под видами странника и бездорожья… Соловьёвское наследие практически сразу открыло над ивановским метафизическим небом (а ведь и у каждого селения есть оно!) вершинные хомяковско-булгаковские смыслы, прежде недоступные для этих низин и впадин, откуда звёзды и выси надмирные только снились каким-то редкостным одиноким сторожам. Были, конечно, тут (в бесславно рухнувшем когда-то светлом былом) и свои ноосферные мосты в небо, но слишком уж посюсторонними кажутся они теперь на фоне глобализирующей всемирности Соловьёва: мостами с одного берега Уводи – на другой… Глубинно пережитое соловьёвское творчество (философское, поэтическое, мистическое), само экзистенциальное соприкосновение с его миром, подобно финляндскому озеру Сайме, что на краю земли, оставляет нас на пороге Вечности – барьере, о котором практически ничего не ведала ”ивановская“ философия… Самое же позднее наследие мыслителя-визионера – более, чем за сто лет! – проникновенно диагностирует уже и наши времена, как бы освещая умным зрением грозящие нам ныне фундаментальные опасности. С интимно пережитым соловьёвским опытом связано последующее усиление софиологической рефлексии, означенной прежде лишь в традиционной сфере иконографического и храмового боговедения. И здесь тоже – свои опасности… Космические воды воспетой Соловьёвым Вечной Женственности – мистической девоциональности – одних поднимают по серебряным лестницам в неприступные для земноводных чертоги огненных птиц – других же низвергают на родные болота… Имя города, даже со срезанным шпилем, всё-таки хранит несмываемую печать божественной благодати – несёт её и соловьёвский старец Иоанн, как бы молчаливо обещая встречу этих смыслов в вечности.
| 
