Речь пойдёт о месте, с которым связаны юные годы одного из авторов этого небольшого материала, а именно – выпускные школьные годы. Школа и по сей день смотрит своими окнами в пространство, о котором мы намерены тут говорить – причём, говорить о нём так, чтобы раскрылось нечто нетривиальное. Здесь, в густой траве или под снегом, навсегда остались и тропы, которыми мы уходили из детства…

Сам факт этнокультурной реальности может свидетельствовать о многом, в частности, о глубинах, ощутимых очень слабо на уровне вяло текущей повседневности. «Геологи, - отмечал ещё А.С. Хомяков, - отыскивают в недрах земли летопись её изменений, и труды их вознаграждены блистательными открытиями. Не имея памятников писанных (ибо письмена новы, а земля стара), не имея почти никаких вспомогательных средств, кроме тёмных преданий, они раскрывают тайны прошедшего времени добросовестным изучением современного состояния земных пластов. Никто ещё, кажется, не попал на весьма простую мысль приложить к истории человечества ход геологический. Вглядитесь в наслоение племён, в их вкрапление друг в друге, скопление или органическое сращение, и вероятно вы разрешите неожиданно большую часть исторических загадок» (1).

Так это или нет, но повседневность действительно приютилась у самого входа в запутанный лабиринт времён. Равно как и геолокальные фрагменты самой нашей обыденности могут быть молчаливыми свидетелями реалий, далеко выходящих за её пределы. «Профанные пространства, - писал в близком отношении М. Хайдеггер, - это всегда провалы сакральных пространств, часто оставшихся уже в далёком прошлом» (2). Устойчивые, а значит исторически оформившиеся, локусы, вплетенные в этнокультурную ткань, прошитую замысловатыми узорами разнохарактерных стилей, могут выступать и в софийном качестве моделей мира. «Мир тварный, - отмечал отец Сергий Булгаков, - существует, имея своей основой мир идей, его озаряющий, иначе говоря, он – софиен…» (3). Остановимся здесь на одной из таких моделей, весьма показательной во многих отношениях.

В центре нашего рассмотрения – примечательное место в Ленинском районе г. Иванова (что к востоку от Москвы, час полёта…), расположенное между так называемой Балашовкой, улицами Кудряшова, генерала Хлебникова и проспектом Строителей. На одном краю пустыря расположена мечеть, на противоположном – православный храм преп. Серафима Саровского. На пустырь выходят фасад 36-ой общеобразовательной школы и с обратного конца – двор противопожарного института МЧС России. Мечеть построена татарской общиной при участии других мусульманских представительств города, исповедующих традиционный суннизм. Православный храм воздвигнут на пожертвования жителей района при активном координирующем участии его настоятеля – отца Андрея, сына всемирно известного адвоката Генри Резника; его специфичность характеризуется наличием особого духовно-просветительского начала в этом приходе, ориентацией на мыслящую часть общества, иными словами – на творческую интеллигенцию.

Изнутри двух великих ближневосточных авраамических традиций, разделённых пустырём постсоветской цивилизации, о которой всё ещё напоминают частые разговоры жителей района про вредоносные отходы, некогда зарытые на пустыре (в этой связи, как правило, упоминаются радиоактивные части каких-то ламп, а также мёртвые туши скота – звериное кладбище), мистериально развёртываются древние сотериологические сюжеты… Корни богопочинания, совершающегося в расположенных по краям пустыря (западный край – мусульманская мечеть; восточный – православная церковь) храмах уводят нас далеко за пределы современного мира, подготовленного ходом истории последних веков – в другие, более благородные в духовном отношении миры и эпохи, смысл и значение которых для нынешних людей в историософском отношении прочитывается уже не слишком внятно… Православие, равно как и Ислам, для американца, например, равноудалены и предстают примерно тем же, чем для нас являются древние Вавилон и Египет, то есть – и это в лучшем случае! – небезопасной экзотикой.

Интересно, однако, что именно изнутри реальности этнокультурного характера позиционирует себя здесь мир Ислама – тогда как православный мир в наибольшей степени открыт всем: «эллинам», «иудеям», «скифам» и прочим «труждающимся и обременённым», находящим здесь духовное успокоение, необходимое для любого жизненного поприща. Вспомним здесь «великого реакционера» ХIХ века К.Н. Леонтьева, для которого «какой-нибудь православный монгол всё будет выше русского либерала», ибо именно для последнего так важны «племенная политика как орудие всемирной революции», «право наций на самоопределение» и т. д. – в то время, как первый усыновлён небом – вошёл в его «внутреннюю Монголию» – стал гражданином Небесного Иерусалима, в качестве земного аналога которому можно согласиться, пожалуй, на Великую Империю, но уж никакого варварского этноцентризма перенести и даже допустить его возможность в ней нельзя. Такова ураническая логика усыновивших его Небес… Так, в принципе, мыслит о человеке и вся авраамическая традиция, идущая через библейское повествование в Коран, в мусульманский её извод, признающий надэтнический фактор «народов Книги», усваивающих Истину не из «трансцендентального единства апперцепции» того или иного суперэтноса, а из Откровения, полученного для просвещения человечества из области трансцендентной ему самому. Пустырь оказывается метафизической впадиной, разделяющей некое единство более высокого порядка, чем те уровни смыслов, которые способен вместить и каждодневно пережёвывать современный мир.

Но пустырь оказался востребован из будущего и обещается не быть пустым: как писал забытый поэт, «через четыре года здесь будет город-сад»… В связи с приходом нового губернатора Ивановской области Михаила Меня – сына убиенного православного священнослужителя отца Александра – и вместе с ним известного «московского фактора» в жизнь города и региона здесь, на месте этого пустыря, планируется воздвижение нового микрорайона «Московский» с благоустроенными домами, аллеями – люди, которые протопчут новые тропочки, похоже, забудут о пустыре. По определению забудут, ибо «смеясь, - как некогда писал ныне забытый классик, - расстаются со своим прошлым» они.
С другой стороны, приход «москвичей» воспринимается местными людьми как высадка инопланетян – более могущественной цивилизации колонистов… Ходят слухи, что пустырь всё-таки останется, что колонисты всё равно оставят после себя пустырь. А сами когда-нибудь уйдут. Может быть, и не очень скоро. Но торможение возникнет почти сразу. Антимосковская упругость и тягостная протяжённость скифской степи не позволяет преобразовательному разуму с виртуозной лёгкостью развёртывать свою незатейливую игру.

Пустырь, даже застроенный домами – пустырь современной технотронной цивилизации, не поглотил, однако, в своё похотливое чрево последние островки древнего смысла. Как пишет современный греческий богослов, «речь идёт о зерне, погребённом и умершем в земле: вот что представляет собой Православие наших дней. Но… <…> …будучи поверженной в самую пучину смерти, Церковь продолжает ожидать воскресения мертвых. Как православная литургическая традиция сохранилась и живёт, пусть даже скрыто, в безвестных приходах и диоцезах; как богословское свидетельство не умолкает благодаря сбережённому в культе образу истинного бытия – так и культура, противоположная западной цивилизации, продолжает подспудно жить, и универсальное Слово, спасительное для человека, готовится прозвучать со всей силой» (4). Таким образом, пустырь, говоря языком поэта, «внемлет Богу».

Ещё Ницше восклицал устами своего пришедшего из древнего иранского мира героя: «Пустыня ширится: горе тому, кто пустыни таит!» (5). М. Хайдеггер, увидев в этом расширении основную логику западной (по Ж. Деррида, индоевропейской) истории, в хорошо известной работе под названием «Европейский нигилизм» из двухтомника «Ницше», говоря о самом «Бытии как пустоте и богатстве» (6), попытался показать потенцию неисчерпаемости, заложенную в символике пустыни, что позволяет её сближать с основными архетипическими образами дзэн-буддизма и даосизма, то есть повернуться к дальневосточному метакультурному типу, где сущность разбитой бамбуковой вазы «как раз и заключается в её трещине, в том, что она протекает»…

Но у нас, конечно же, никогда не бывает так возвышенно: всегда почему-то требуется насильственная стройность, смысловая сплошность на фоне тотального бездорожья, отсутствие лакун и брешей, нелюбовь к софийной сложности (один наш друг, писатель и священнослужитель, даже написал роман под названием «Капканы Софии»), непромысливаемой человеком исходной слаженности вселенского бытия. Как писал – нет не Розанов – Лосев, «куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да ещё и матерщину вслед пустили. ’’Вот-де твоя родина, – наплевать и размазать!’’ Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и ещё готов плюнуть в физиономию. А за что?» (7).

Пустырь вмещает многое и разное. Он всё ещё остаётся перед нами как неизрасходованный простор: места, времени, отношений, неподъёмного… Пока неостановимый размах макроцивилизационной деятельности объединённого под новыми флагами человечества не сроет его с лица земли.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Хомяков А.С. Записки о Всемирной Истории // Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1900. Т. 5. С. 21.
2. Хайдеггер М. Искусство и пространство // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 314.
3. Булгаков С.Н. Свет Невечерний: Созерцания и умозрения // Булгаков С.Н. Первообраз и образ: Соч.: В 2 т. М.; СПб., 1999. Т. 1. С. 197.
4. Яннарас Х. Вера Церкви: Введение в Православное богословие. М., 1992. С. 227 – 228.
5. Ницше Ф. Так говорил Заратустра: книга для всех и ни для кого. М., 1990. С. 275.
6. Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Хайдеггер М. Ницше и пустота / Сост. О.В. Селин. М., 2006. С. 287.
7. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 2001. С. 45.