«Записки о Всемирной Истории» А.С.Хомякова (создавались в 30 - 40-е годы XIX века) /1/ в проблемно-тематическом отношении представляют собою раннюю разновидность постромантического историософского дискурса /2/, который в отношении данного текста уместно назвать ариософией, ибо здесь, как и в ряде соответствующих прецедентов /3/,
«излагаются основные моменты той науки, которую Йорг Ланц назвал "Ариософией", "мудростью Ариев" и "мудростью об Ариях"» /4/. Современный ариософ А.Г.Дугин считает, что «этот термин вполне применим к подобного рода трудам в целом, если понимать слово "арий" в широком смысле ("благородный", "божественный", "ведущий свое происхождение от Богов Севера", от той волшебной расы высоких долихокефалических предков, которая положила основу всему Световому и Священному, всему Высокому и Справедливому, всему Истинному
и Прекрасному на Планете)» /5/. Сам Дугин, говоря о "славянах-ариях", полагает, что он «кладет начало "ариософии" в русско-язычном контексте» /6/, что, разумеется, далеко от истины... Хомяковская "Семирамида" (известный гоголевский вариант названия этого поистине гигантского неоконченного сплошного текста с собственно авторским названием-загадкой "И. и. и. и." /7/) вносит существенные коррективы в понимание генезиса ариософии.
Характерной типологической особенностью указанного дискурса является глобализм: "От Китая до Атлантического океана ищет Хомяков следы славянских племен, запечатленные в языковых явлениях" /8/. С самого начала поражает топос этого глобализма. "Записки о Всемирной Истории" начинаются с космической перспективы — взглядом из космоса: "Окружность земного шара под экватором равняется почти 37 тысячам верст, или 600 конным дням пути. Не велика обитель, назначенная человеку провидением" /9/. Земля ведь оказывается "шаром" лишь с околоземной орбиты, если не "выше"... Поэтому представляется не вполне основательным следующее замечание антропокосмиста Н.А.Бердяева: «Самое слабое место у Хомякова было в его отношении к космосу" /10/.
Нам уже доводилось отмечать "орлиный техногенез" хомяковской поэтики /11/. Прежде всего бросается в глаза ландшафтность лирики Хомякова, и обусловлена она таким немаловажным аспектом творчества, как авторская позиция, которая несет на себе антропоцентрическую печать леонардовской ренессансной метафизики. Точка зрения автора заявляется... с высоты орлиного полета, на что обращал внимание и Б.Ф.Егоров /12/. Орел в церковной символике указывает на высокое парение богословского мышления и прежде всего является духовным символом св. апостола евангелиста Иоанна Богослова. Таким образом, уже в лирике Хомяков выступает как имплицитный богослов. Правда, латентное богословие
"Семирамиды" в существенных чертах сближается у Хомякова с ересью филетизма /13/. "Согласно мысли Хомякова, — справедливо отмечает В.И.Керимов, — православие полностью выражает смысл христианства, явившегося, по его мнению, высшей формой иранской религиозной идеи..."/14/.
"Православная" ариософия Хомякова космична. Она требует высоты орбитального спутника /15/ для того, чтобы обозревать землю и "Всемирную Историю", ведя бортовые наблюдения, заметки, записки... Космос — скрытая опора хомяковского дискурса. Земля — область приложения интеллектуальных усилий, зона тотальной разработки. Такая диспозиция требует на первых порах малого, записочного жанра, предполагающего афористическую контурность, предварительные наброски, крупные
экспрессивные мазки. Не потому, что земли мало, происходит подъем в космос, — напротив, лишь из космоса земли становится мало, земля оказывается мала, она уже перестает быть опорой и "почвой", хотя о ней еще продолжают говорить как о "почве"...
Малый жанр в ариософии Хомякова, возникнув в космическом топосе, начинает укрупняться вокруг техногенного смыслообразующего ядра, которым обеспечивается концептуальное единство "Записок о Всемирной Истории". И здесь мы подходим к следующей типологической черте проводимого в них дискурса. Это ядро обладает, в принципе, дурной неисчерпаемостью, ибо оно сюрреально: сквозная бинарная оппозиция
"иранство — кушитство" с неумолимым предпочтением первого культуроморфного элемента второму, столь восхищавшая Н.А.Бердяева /16/ и аксиологически перевернутая П.А.Флоренским /17/, представляется очень ранним сигналом грядущего тоталитарно-компьютерного мышления, пронизывающего и современные ариософские разработки, отнюдь не лишенные литературной привлекательности, хотя и гносеологически тупиковые.
Приведем любопытное сравнение. Характеризуя идеи
Хомякова, В.И.Керимов пишет, что "у мыслителя намечаются
географические ценностные оппозиции, Север (иранцы) лучше
Юга (кушитства); Восток (Центральная Азия) лучше Запада
(Передняя и Малая Азия)" /18/. Продуцируя малый жанр записок
в работе "Основы геополитики", А.Г.Дугин использует очень
близкий Хомякову сюрреалистический прием, даже усиливая
заложенную в опорных именах "Семирамиды" суггестивную
экспрессию /19/: "Север + Восток, Икона, индоевропейцы. Огонь,
Дом, оседлость, Традиция и Суша. Это силы номоса Земли. Сторонники культуры и порядка, ответившие на вызов трансценден-
тного Огня веером арийских традиций — вплоть до христианства.
Юг + Запад, иконоклазм, семитские народы. Вода, Корабль, кочевничество, модернизм и Море. Это силы отрицания Земли, носители растворения, апокалиптические энергии рационального хаоса, номоса Моря. Они ответили на вызов Океана тем, что стали на его сторону против Земли и против древнейшего, почти забытого огненного прометеического вопроса, который предшествовал номосу Земли и всей человеческой Истории. <...> Земля не может больше ответить на вызов номоса Моря, ставшего глобальным и единственным" /20/.
Говоря о псевдоапокалиптическом "Триумфе Воды", Дугин на свой лад воспроизводит хомяковский миф о мнимом торжестве "кушитов-кочевников" над "ариями-земледельцами". В исторической действительности происходит, скорее, обратное — фатальное торжество космизированного топоса "каинической цивилизации", жестко фиксированной в пространстве, над
"авелическими культурами", живущими согласно времени и кочующими по земле в "большом времени" /21/ макроистории /22/. По существу, избитая в современной публицистике, хотя так и не продуманная в основании, оппозиция между городом и деревней воспроизводит это различие: города построены на экспансии места, его сакрализации и профанизации, — деревни рождаются и исчезают в интроспекции человеческого существования... Много ли отыщется деревень, "возраст" которых старожилы исчисляют в двести лет? Динамика их реальной судьбы — за пределами
топонимических реконструкций.
Но, в сущности, и кочевой, и земледельческий способы обитания на земле никогда жестко не противостоят друг другу и во взаимодополнении принадлежат деревенской культуре как сопряженные модусы единого в основе своей бытия. Само их надфункциональное метафизическое разведение — опыт уже городской "культуры", механической цивилизации, в истоках своих имеющей, конечно же, не сподручно-техническую, но оккультную, эзотерическую природу, связанную с хилиастическими мистериями построения "Земного Града", вечного города, имманентного центра космического бытия. Недаром, согласно Библии, именно дети завистливого Каина, убившего своего брата Авеля, строят первый город... Урбанистическая утопия связана с инициатическим уменьшением земли. По ней уже никто не "странствует", и даже путе-шествие оказывается
этимологическим анахронизмом. Землю разрабатывают "деловые люди". Космическая опора для этой разработки становится, однако, доступнее для разума, чем земные недра: ведь, по сути, геология, значение которой столь красноречиво описывает Хомяков /23/, есть не более чем логоцентрическая проекция космической топографии. Геология оказывается методом поэтического познания истории. Рождается своеобразная гео-поэтика.
Ариософия Хомякова в композиционном отношении зиждется на парадоксальном сочетании исторической ретроспекции и позитивного волюнтаризма (в отличие, например, от негативного волюнтаризма А.Шопенгауэра /24/). По существу, перед нами — "православная" инверсия ницшеанского синтеза Гегеля и Шопенгауэра. Экзистенциология этого, кстати сказать, общеисториософского парадокса удачно осмыслена Ю.М.Лотманом: "Когда мы глядим в прошлое, реальное для нас обретает статус факта и мы склонны видеть в нем нечто единственно возможное.
Нереализованные возможности превращаются для нас в такие, какие фатально не могли быть реализованы. Они приобретают эфемерность. На этом построена основа, например, гегелевской философии" /25/. "Причины, побуждающие культуру воссоздавать свое собственное прошлое, сложны и многообразны, — отмечает ученый. — Речь идет здесь о психологической потребности переделать прошлое, внести в него исправления, причем пережить этот скорригированный процесс как истинную реальность. Таким
образом, речь идет о трансформации памяти" /26/. Такой "герменевтический проект" /27/, не подлежащий вообще однозначной оценке, имеет, однако, больше отношения к "настоящему", к "современности", нежели к тому, что "прошло" — к "древности": прошлое затребовано в качестве онтологического "камердинера", обеспечивающего метафизику Присутствия.
Малые жанровые формы (наброски, записки, черновые фрагменты /28/) в данном случае лишь маркируют грандиозность предстоящих задач. Топика неоконченного сплошного текста изоморфна течению "живознания" (хомяковского метода) вокруг "бесконечной" идеи... "Хомяков, — пишет Б.Ф.Егоров, — мечтал о превращении всей планеты в православный мир, но этот процесс предполагался длительным, связанным с гигантскими
военными катаклизмами" /29/. На пути к "сверхчеловеку" о "войнах, которых еще не знала история", мечтал и Ф.Ницше, поучая устами Заратустры: "Вы должны испытывать блаженство, накладывая отпечаток своей руки на целые тысячелетия, как на воск". И недаром В.А.Кошелев допускает, что «можно... объявить Хомякова "отцом" ницшеанства...» /30/. В.И.Керимов также
подчеркивает, что «задолго до Ф.Ницше А.С.Хомяков персонифицирует основные начала греческой культуры... "Иранское" начало названо аполлоновским, "Кушитское" — дионисовским» /31/. Мы уже не раз отмечали стилевое родство Хомякова и Ницше /32/, хотя, очевидно, Хомяков уступал последнему в стилистической одаренности. Не зря В.В.Розанов с присущей ему колкостью "похвалил" Хомякова: "Хомяков был гением в непривычной и тяжелой для нас форме — мысли. <...> Его мысль, — прилагая европейские оценки, — стоит в уровень, по качеству и силе, с Шопенгауэром и Ницше" /33/. «Но нужно заметить, — корректирует далее свою похвалу "русский Фрейд", — литературно он был очень неприятен и вовсе не красив. По идеям — Марк Аврелий, а по форме и по выражению идей — точно сотрудник из "Figaro"» /34/.
Аполлиническая ариософия Хомякова активизирует малый жанр и в самом названии этого грандиозного неоконченного труда: на сопряженность жанра с названием указывает и один из его вариантов — "Записки о Всемирной Истории" (курсив наш.— В. О.). Герметическая минимализация названия "И. и. и. и." вызвала к жизни различные вариации его герменевтики. Так, Н.В.Серебренников, выделив по всему тексту частотные сочетания пар слов, начинающихся на "И.", и отметив наиболее частотные слова из получившегося ряда, предложил следующую расшифровку — "Исследования истины исторических идей" /35/. В современном "Энциклопедическом словаре по культурологии" под редакцией А.А.Радугина дается очень интересная в смысловом отношении интерпретация, хотя и нарушающая теоретический миф о "восточничестве" /36/ Хомякова: «...хотя Х<омяков>
поляризирует западный и восточный пути и отвергает их, пользуясь формулой: "ни-ни", он фактически подводит читателя к положительному синтезу этих культур (по формуле "и-и"), что вполне соответствует синтетическому духу его учения» /37/.
Нами в диссертационном сочинении была предложена не
лексическая (на что мы уже указывали в предыдущем разделе этой книги), а символико-топологическая (графологическая) или, точнее, хроно-топическая герменевтика хомяковского названия: «..."и" — это союз, а его употребление с точкой означает фиксированную в пространстве и, следовательно, на письме темпоральность, длительность. Заглавное "И" может означать высший, метафизический, вечный Голос (Логос), сопрягающий в пространственных терниях и тупиках макроистории (три строчных "и" могут указывать на пространственную координированность) все иные голоса, порождаемые Им, дарящим каждому самостоятельное бытие и печать подобия... В этом случае имя (название) хомяковского текста — парадоксальный иероглиф, символизирующий торжество "гласового письма" над "немым изображением" (что было столь чаемым для автора...). Конечно
же, это — не более чем оригинальная недоказуемая версия» /38/.
Однако, обращаясь к продуктивной аналогии, намеченной между ариософскими штудиями А.С.Хомякова и А.Г.Дугина, можно продолжить эти мысли и далее — в глубь эзотерического символизма, истолковав шифр "И. и. и. и." как гласовый (отсюда — "и" восьмеричное, звук долгий!) вариант гиперборейских рун, предшествующих, согласно современным ариософам, не только фонетическому, но и более древнему иероглифическому письму.
«Язык, — отмечает А.Г.Дугин, — для нордической расы был математически точным воплощением Священной Традиции. Он был языком культовым, священным, "Бог — начало того языка". <...> Звук [i] — самый "светлый" звук, звук зрелости, середины, полноты. Звук [u] — самый закрытый звук. Его можно произнести с закрытым ртом. Это звук смерти, могилы, предновогоднего погашения Сына Божьего» /39/. Для Хомякова принципиальна звуковая и световая сторона графемы "И." (следовательно, [i]), побеждающая ее закрытую и темную сторону (следовательно, [u]). А.Г.Дугин особо подчеркивает онтологическую природу языка древних гипербореев: "Каждая буква уже сама по себе означала идею, связанную с естественным символизмом человеческого речевого аппарата" /40/. "Изначально, — пишет он, излагая концепцию фризского ученого Германа Вирта, — гласный i слился со знаком |, не имеющим специального звука (ось языкового мира — молчание или чистое дыхание)" /41/. И это опять
наталкивает внимательного читателя хомяковской "Семирамиды" на многочисленные ассоциации...
Правда, во всех этих случаях мы движемся путями, которые
продуцирует изнутри самое себя эзотерическая ариософия. Целью
же настоящей работы был не очередной герменевтический проект, но выявление неисчерпаемого ряда признаков утопичности ее жанрообразующего топоса.

----------
1. Хомяков А.С. Записки о Всемирной Истории // Полн. собр. соч.: В 8 т.
М., 1900. Т. 5 – 7.
2. Керимов В.И. Историософия А. С. Хомякова. М., 1989; Кошелев В.А. Парадоксы Хомякова // Хомяков А С. Соч.: В 2т. М., 1994. Т. 1. Работы по историософии; Благова Т.И. Родоначальники славянофильства: Алексей Хомяков и Иван Киреевский. М., 1995.
3. Ср.: Чемберлен X. Арийское миросозерцание. М., 1913; Дугин А.Г.
Гиперборейская теория: Опыт ариософского исследования. М., 1991.
4. Дугин А.Г. Гиперборейская теория. С. 5.
5. Там же.
6. Там же. Ср. также современную метафизическую поэму, где, как и в ариософии Хомякова, предельно активизированы возможности
малого жанра: Джемаль Г. Ориентация — Север // Волшебная Гора: философия, эзотеризм, культурология. М., 1997. Вып 6.
7. См. подробнее: Кошелев В.А. Алексей Степанович Хомяков: Жизнеописание в документах, рассуждениях и разысканиях // Север. 1994.
№ 2. С. 73 – 79.
8. Керимов В.И. Указ. соч. С. 11.
9. Хомяков А.С. Записки о Всемирной Истории // Полн. собр. соч.: В 8 т.
Т.5. C.I.
10. Бердяев Н.А. Хомяков и свящ. Флоренский // Собр. соч. Paris, 1989.
Т. 3: Типы религиозной мысли в России. С. 577.
11. Океанский В.П. Художественная концепция мира в творчестве А.С.Хомякова: (Поэтическая метафизика имени): Дис. ... канд. филол. наук.
Иваново, 1996. Гл. 3. Поэтическая метафизика лирики А.С.Хомякова.
12. Егоров Б.Ф. Поэзия А.С.Хомякова // Хомяков А.С. Стихотворения
и драмы. Л., 1969. С. 44 – 45.
13. См. об этом: Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной
Церкви // Мистическое богословие. Киев,1991. С.102. Критический
взгляд на богословие Хомякова хорошо известен в современной науке.
См., напр.: Лурье В.М. Догматические представления А.С.Хомякова: (Очерк становления и развития) // Славянофильство и современность: Сб. СПб.,1994. Двусмысленным в богословском отношении
представляется и весь метахомяковский религиозно-философский
дискурс. "Хомяков, — справедливо отмечает современный исследователь, — заложил основы метафизической философской системы,
развитой в работах последующих русских философов. <...> Все, что
сотворено, находится в греховном состоянии — или действительном,
или возможном. Спасение от греха состоит или в отсутствии искушения,
или в Божией милости. Бог указал сотворенному путь спасения от
греха. Он явился в образе Богочеловека — Иисуса Христа, верховного
судьи сотворенного во грехе. Он заставляет человека осознать полную свою вину, однако одновременно проявляет и любовь Отца" (Блинников Л.В. Великие философы: Словарь-справочник. М.,1997. С.383—384). Построенный на таком прочтении Евангелия пафос "космического творчества" отдает гностическим дуализмом. И недаром знаменитый патролог, профессор Православного Богословского Института в Париже, архимандрит Киприан Керн предупреждал: "Если старая школа не легко освобождалась от схоластического плена, то никак не следует забывать, что во всех других отношениях она была на высоте строго научных требований и не позволяла увлечений любительскими эффектами в богословии. Отталкиваясь от схоластики, нельзя в одном Хомякове искать паноплию от всех зол рационализма или апеллировать к легенде о Великом Инквизиторе как к источнику богословского ведения" (Керн Киприан, архимандрит. Четверть века (Сергиевское подворье, 6 (19) апреля 1950 г.) // Двадцатипятилетний юбилей Православного Богословского Института в Париже, 1925 — 1950: (Оттиск из "Церковного Вестника Западно-Европейского Экзархата", 1950, № 4). Париж,1950. С. 11.
14. Керимов В.И. Указ. соч. С. 20.
15. См., напр.: «Хомяков прямо пишет о полете даже "выше" орла, когда
повествователь смог единым взглядом охватить нынешнюю
Чехословакию, да еще и северную часть Югославии" (Егоров Б.Ф.
Указ. соч. С. 45).
16. Бердяев Н. А. Алексей Степанович Хомяков. Томск, 1996.
17. Флоренский П.А. Около Хомякова: (Критические заметки). Сергиев
Посад, 1916. См. также: Розанов В.В. П.А.Флоренский об А.С.Хомякове
// П.А.Флоренский: pro et contra: (Личность и творчество Павла
Флоренского в оценке русских мыслителей и исследователей): Антология. СПб.,1996. С. 372.
18. Керимов В.И. Указ. соч. С. 14.
19. См. подробнее: Океанский В.П. Энергийность имени в "Записках
о Всемирной Истории" А. С. Хомякова: концептуальные, жанровые и
стилевые модальности // Жизнь и судьба малых литературных жанров: Материалы межвуз. науч. конф., Иваново, 7—10 февраля 1995 г.
Иваново,1996.
20. Дугин А.Г. Основы геополитики: Геополитическое будущее России.
М., 1997. С. 565 — 566. Ср. также: Дугин А.Г. Мистерии Евразии. М.,1991.
21. Ср. с постановкой "проблемы большого времени" у Бахтина: "В любой
момент развития диалога существуют огромные, неограниченные
массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего
развития диалога, по ходу его они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде. Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения. Проблема большого времени" (Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук
// Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.,1986. С. 393).
22. Генон Р. Царство количества и знамения времени. М.,1994. Гл. 21.
Каин и Авель.
23. Хомяков А.С. Записки о Всемирной Истории // Полн. собр. соч.: В 8
т. Т. 5. С. 21.
24. Известный историк русской философии указывает на "любопытнейшие точки соприкосновения" Хомякова и Шопенгауэра при отсутствии генетической связи (Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. Л.,1991. Т.1. Ч.1. С.200).
25. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.,1992. С. 194 – 195.
26. Там же. С. 196.
27. Ср.: Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше // Филос. науки. 1991. № 3.
С. 115 – 166.
28. Хорошо известно, что "И. и. и. и." как литературно-философский опыт
изначально представлял собою черновой текст сплошной "речевой
партитуры", размещенный мелким убористым почерком на страницах
двадцати одной записной книжки А.С.Хомякова, который вообще
не предполагал его печатать при жизни. "При жизни моей я и не
думаю ее ["Семирамиду"] печатать; может быть, после моей смерти
кто-нибудь издаст", — вспоминает хомяковские слова издатель
"Записок..." А.Ф.Гильфердинг (Гильфердинг А.Ф. Предисловие к первому изданию // Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М.,1900. Т.5. С.XI). Современный нам исследователь, характеризуя черновик как "странное литературное явление", отмечает следующие его особенности: «...черновик — это чтение не для всех. Как грустно и сиротливо выглядят последние, невыкупленные тома полных собраний сочинений. Они расходятся медленней, достаются тем, кого мучит в писателе не внешнее (романы, повести, рассказы), но — внутреннее, интимное: письма, дневники, записные книжки, "подготовительные материалы" и даже "варианты" — целый неисследованный архипелаг. <...> О письмах как жанре кое-что сказано, о дневниках — тоже. Но о "записных книжках"... мало, почти ничего. <...> А ведь и это — жанр, загадочный, странный жанр. <...> ...Стоит
увидеть творчество — как часть жизни писателя... — черновик раздвинется, превратится в огромное литературное явление. <...> Черновик пишется особым языком. <...> ...Через внутреннюю речь рождается наша мысль; и главнейшей характеристикой этой речи будет ее краткость, сжатость. Человек не станет договаривать то, что ему самому становится понятным... <...> Первым "вывел в литературу" свои наброски В.В.Розанов. <...> Сам автор, приоткрывая "интимную" жизнь мысли, стал и персонажем своей книги, то есть — литературным героем» (Федякин С. Черновик // Литература. 1996. № 38. С.4). Между тем последняя сентенция относительно розановского новаторства представляется вполне надуманной: указания на Льва Толстого, Ницше, Хомякова, славянофилов вообще, равно как и на йенских романтиков, — более чем достаточны для опровержения этой точки зрения (ср.: Вайнштейн О.Б. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.,1994). Сам В.В.Розанов, отмечая "глубокомысленное и прекрасное течение хомяковских воззрений", писал о первых славянофилах; "В их трудах, так мало систематических, что их можно принять за черновые наброски, случайно попавшие в печать, дано все
то положительное, что и до сих пор мы находим в славянофильстве"
(курсив наш. — В.О.) (Розанов В.В. Поздние фазы славянофильства
// Розанов В.В. Несовместимые контрасты жития: Литературно-эстетические работы разных лет. М., 1990. С. 287, 283).
29. Егоров Б.Ф. Указ. соч. С. 9.
30. Кошелев В.А. Парадоксы Хомякова. С. 13.
31. Керимов В.И. Указ. соч. С. 16.
32. См., напр., нашу работу, отмеченную своеобразным методологическим лингвоцентрическим солипсизмом, указанную в примеч. 19; см. также: Океанский В.П. Художественная концепция мира в творчестве А.С.Хомякова: (Поэтическая метафизика имени): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Иваново, 1997. С. 10.
33. Розанов В.В. Алексей Степанович Хомяков: К 50-летию со дня кончины
его // Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 456.
34. Там же. С. 463.
35. См. примеч. 7, особенно с. 79.
36. Калиновский Д.. Вступительное слово // Светоч: Учено-литературный
журнал, издаваемый Д.И.Калиновским. Пб., 1860. Кн. 1.
37. Энциклопедический словарь по культурологии / Под общ. ред. проф.
А.А.Радугина. М., 1997. С. 418. Интерпретация Н.В.Серебренникова с
учетом такого осмысления может быть психологически развита. «Многие
ученые, — пишет в отчете по курсовой работе студент-филолог третьего
курса ИвГУ А.Кручинин, — считают, что "Семирамида" не закончена
из-за временных обстоятельств. Может быть, Хомяков устал, ведь 1600 страниц! А может, все намного проще, для меня, по крайней мере. Может быть, он оставил потомкам право на продолжение истории. Ведь история не кончается, исследования продолжаются, истины переосмысливаются, а идеи меняются».
38. Океанский В.П. Художественная концепция мира в творчестве А.С.Хомякова. С. 94 — 95.
39. Дугин А.Г. Гиперборейская теория. С. 43.
40. Там же. С. 45.
41. Там же. С. 46.