Мир поэта есть онтологически организованный стиль. В романтической поэзии он имеет рельефно выраженные индивидуальные черты при известном конструктивно-композиционном схематизме. Стихотворения Алексея Степановича Хомякова (1804 – 1860) в значительной степени представляют собою некие лирические философемы, ибо практически всегда их почвою оказывается готовая мысль, ее эстетическая экспликация. Однако мысль у Хомякова не стремится покинуть художественное пространство, но поэтически во-площается становясь ословесненным гармоничным телом. Вместе с тем, изящная статуарная выраженность, формальная отточенность здесь выступают отнюдь не признаком главенства формы на почве смысловой инфляции, но совсем напротив — свидетельствуют именно о готовости мысли, пред-данности со-держания — идеи, которой подчинено все.
Стихи Хомякова в полном отличии от стилевой манеры его «витальной» публицистики отличаются стройной композиционностью. Славянофил Хомяков, как доктринальный анти-западник, был противником систематизма и рационализма в науке и философии, но, как имплицитный «западник» /1/, последовательным «рационалистом» в своих стихах: «...беда в том, — отмечал В.В.Зеньковский, — что Хомяков не смог выпутаться из сетей трансцендентализма» /2/. Вместе с тем, не следует забывать, что мифологический генезис «трансцендентального субъекта» не изоморфен истории западной культуры, поскольку «беда» имеет общеарийские, индоевропейские корни /3/.
«Без притворного смирения я знаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслию, т.е. прозатор везде проглядывает, и, следовательно должен, наконец, задушить стихотворца...» /4/, — откровенно признается Хомяков, давая себе слишком суровую /5/ оценку, в январском письме 1850 г., адресованном А.П.Попову. Уже одно только это признание побуждает нас фокусировать свой интерес на том, что же «мыслилось» автору в его «хороших стихах», а не столько на формальной стороне дела, «приемах» и т.п. Таким образом, на первый план выводится аспект поэтической субстанциальности мышления... Однако, само это «держание мыслью», о котором говорит Хомяков, безусловно, есть определенная художественная манера с ее собственной поэтикой и аксиологией. Разумеется, самих этих «внутренних ресурсов» индивидуального стиля никогда не бывает достаточно для метафизического раскрытия той жизненной и, со-ответственно, художественно-философской парадигмы, к которой они телеологически обращены и с которой онтологически связано их содержание. Есть плодотворное напряжение между имманентным и трансцендирующим в поэзии, вообще — в художественном слове. Существование произведений всегда больше их морфологической фактуры. Подобно весенним ставням, произведения открыты, «выставлены» — в мир...
Прежде всего бросается в глаза ландшафтность лирики Хомякова. И обусловлена она не само-проступанием ландшафта, как, например, в «Книге картин» Рильке /6/, но таким немаловажным аспектом хомяковского творчества, как авторская позиция, которая несёт на себе антропоцентрическую печать леонардовской ренессансной метафизики: И полный сил, торжественный и мирный.
Я восстаю над бездной бытия... (117) /7/ Точка зрения автора заявляется... с высоты орлиного полёта:
Ты пел — и Обь, Иртыш и Лена
В степях вилися подо мной;
Белела их седая пена,
Леса чернели над волной. (110) «Поэт, — отмечает Б.Ф.Егоров, — ищет гармонию и счастье над бытом, над миром, оказываясь вдохновлённым на творчество... При этом Хомяков мыслит возвышение над суетным бытом не только идеальное, но и, так сказать, материальное, пространственное — отсюда постоянный образ орла, парящего высоко над землёй: ...с выси небосклона
Отрадно видеть край земной
И робких чад земного лона
Далёко, низко под собой.
(«Жаворонок, орёл и поэт») Возвышение над миром и твёрдая уверенность в божественной природе вдохновения придавали поэтической речи Хомякова торжественность, а также глубокую архаичность стиля...» /8/.
Л.Я.Гинзбург в работе «Опыт философской лирики» так же отмечает «архаические черты в творчестве Хомякова» /9/, с которыми связано обилие церковнославянской и античной лексики... Однако Б.Ф.Егоров, ссылаясь на рукопись Т.А.Николаевой, приводит в качестве «наиболее излюбленных понятий автора» следующие: «небо, бог, сердце, душа, мир, сила, песня»/10/. Мы видим в этих первичных именных элементах протоплазму будущего богословия Хомякова, в котором прихотливо сочетаются экклезиологическое «рыцарство» (как указывал Н.А.Бердяев, характеризуя хомяковский образ масли) и орлиный полёт ума... Как поэт Хомяков сложился ранее, чем обратился к написанию богословских трудов, и это — существенно для понимания их специфики.
Орёл в церковной символике указывает на высокое парение богословского мышления и, прежде всего, является церковным символом св. апостола евангелиста Иоанна Богослова. Таким образом, уже в лирике Хомяков выступает как имплицитный богослов. Вместе с тем, учитывая некоторую языческую завороженность раннего Хомякова (мистериальная драма «Вадим»), следует отметить, что орёл есть и «символ небесной (солнечной) силы, огня и бессмертия; одно из наиболее распространённых обожествляемых животных — символов богов и их посланец в мифологиях различных народов мира» /11/. Столь близкое Хомякову романтическое представление о поэтах как вестниках Божества более сродственно мифологическому, а не православному мирочувствию, где эта «роль» вестничества принадлежит, скорее, ангелам и святым. Можно говорить об эзотерическом снятии их радикального взаимо-напряжения в поэтическом сознании романтика А.С.Хомякова /12/.
Орёл у Хомякова оказывается и провозвестником славянского единства: Высоко ты гнездо поставил,
Славян полунощных орёл...
...................................
Их час придёт: окрепнут крылья,
Младые когти подрастут,
Вскричат орлы — и цепь насилья
Железным клювом расклюют! (100-101)
Интересно, что чаяния поэта, выраженные в этом стихотворении («Орёл славянский», предположительно — 1832 г.), оказываются созвучны пророчеству его современника преп. Серафима Саровского, на что пока ещё не обратили внимание литературоведы и историки русской культуры: «Всё то, что носит название «декабристов», «реформаторов» и, словом, принадлежит к «бытоулучшительной партии» — есть истинное антихристианство, которое, развиваясь, приведёт к разрушению христианства на земле и отчасти Православия и закончится воцарением Антихриста над всеми странами мира, кроме России, которая сольётся в одно целое с прочими славянскими странами и составит громадный океан, пред которым будут в страхе прочие племена земные» /13/.
Наиболее интересное поэтическое явление, отнюдь не характерное для специфики мировосприятия XIX века — хомяковское описание неба как тверди (приближающееся к библейскому гнозису: «И создал Бог твердь... И назвал Бог твердь небом» /Бытие, 1:7-8/), о чём косвенно свидетельствуют уже следующие жизнеутверждающие строки: И шире мой полёт, живее в крыльях сила...
............................................ Так раненный слегка орёл уходит выше
В родные небеса. (108) Родина и приют орла оказываются вовсе не на земле, не в нашем дольнем мире бесконечных тревог и опасностей, а — в небе: в «родных небесах» раненной небесной птице как будто бы уготована опора и, стало быть, «твердь»... Так мыслит поэт и сам о себе: Взглянул я на небо — там твердь ясна:
Высоко, высоко восходит она
Над бездной;
Там звёзды живые катятся в огне
И детское чувство проснулось во мне,
И думал я: лучше нам в той вышине
Надзвездной. (122)
Перед нами — художественный топос, в котором небо — твердь! Потому не только раненный орёл, но и поэт в своём раздумии может уходить в небо как домой, обретая там покой и отдохновение...
Стихотворение А.С.Хомякова «К детям» (1839 г.), написанное по поводу смерти его старших сыновей — Степана и Фёдора, глубинно выражает эту поэтическую метафизику. Супруга поэта, Е.М.Хомякова, в письме к своему брату Н.М.Языкову от 3 января 1841 г., отмечала: «И.В.Киреевский говорит, что это самые лучшие стихи Алексея Степановича...» /14/. «Стихотворение было переведено на английский язык пастором В.Пальмером, известным деятелем англиканской церкви и этот факт, по словам П.И.Бартенева, послужил поводом для знакомства и длительной переписки Хомякова с переводчиком...» /15/, — комментирует эти стихи Б.Ф.Егоров.
Приведём стихотворение полностью: Бывало, в глубокий полуночный час,
Малютки, приду любоваться на вас;
Бывало, люблю вас крестом знаменать,
Молиться, да будет на вас благодать,
Любовь Вседержителя Бога. Стеречь умиленно ваш детский покой,
Подумать о том, как вы чисты душой,
Надеяться долгих и счастливых дней
Для вас, беззаботных и милых детей,
Как сладко, как радостно было! Теперь прихожу я: везде темнота,
Нет в комнате жизни, кроватка пуста;
В лампаде погас пред иконою свет.
Мне грустно, малюток моих уже нет!
И сердце так больно сожмётся! О дети, в глубокий полуночный час
Молитесь о том, кто молился о вас,
О том, кто любил вас крестом знаменать.
Молитесь, да будет и с ним благодать,
Любовь Вседержителя Бога. (114-115) Очевидно, что оно могло быть написано только с опорой на топику «твёрдого неба», делающей уместным само молитвенное общение с теми, кто уже «переселились на небеса» (кавычки при этом фразеологизме можно снять) — в горние обители святых, равно как и позволяющей верить в существование тонкого ангельского мира... /16/
Перед нами — послание, особенно близкий романтику Хомякову жанр. Однако в данном случае мы имеем дело с поэтическим обращением совершенно особого рода, а именно — с молитвенным обращением. Возможность и необходимое условие его протекания — не просто наличие субъекта, к которому послание может быть обращено, но — персонифицированное пространство, отнюдь не гомогенное и не однородное, а существенно анизотропное, ибо в нём оказываются возможными преодоление трагедии и неабсолютность индивидуальной смерти. Стихотворение Хомякова — горестный плач, переходящий в молитву и торжественный гимн.
Композиционно оно состоит из трёх частей. Первой части формально соответствуют две начальные строфы, связанные содержательно с воспоминанием («Бывало...») о счастливом прошлом, в котором спящие дети были рядом с молящимся о них отцом, радостно помышляющим о долгих днях, простиравшихся впереди... Весь текстовый ритмический рисунок выдержан в повествовательной интонации (которую не нарушают ни восклицания, ни заключительное обращение). Спокойное и глубокое интонационное дыхание очень удачно передано стихотворным размером амфибрахия. Формально в стихотворении молитвенное обращение вырастает из контекста повествования, завершая его, но, по существу, само повествование-воспоминание развёртывается изнутри молитвенного обращения к умершим детям. Во второй части (третья строфа) нам открывается, что автор изначально стоит «пред иконою», замечая с болью, сжимающей его сердце, лампаду, в которой «погас свет», тёмную безжизненную комнату и пустую кроватку... Но третья, заключительная часть (четвёртая строфа) говорит нам отнюдь не об отчаянии, которое могло бы логически и психологически последовать за предшествующим описанием, в ней нет и тени пессимизма или разочарования в жизни, но совсем напротив — звучит торжественное исповедание православной веры в Господа Творца и Вседержителя через молитвенное обращение к умершим детям, которые своими чистыми душами уже несомненно приблизились к Богу, Отцу Небесному, и могут ангельски ходатайствовать пред Ним о несчастном и плачущем земном отце...
Перед нами — церковное понимание неба. Для сравнения достаточно показать сколь отличается современная астрономическая картина мироздания от христианской топологии бытия: «...согласно современным представлениям, для Вселенной характерна ячеистая (иногда говорят сетчатая или пористая) структура, которую можно видеть на специально обработанных фотографиях участков звёздного неба. Она напоминает «паутиную сетку»...» /17/ В таком разлетающемся «ячеисто-сетчатом» и «паутином» мире нет места ни душам усопших, ни ангелам, ни Богу, а сама жизнь, по горестным словам С.Кьеркегора, «представляется пустой и безнадежной» /18/...
Однако, как мы увидим далее, у самого Хомякова поэтическая топология, при всей её духовно-экзистенциальной «обустроенности», которой лишено новое «естественнонаучное мировоззрение», окрашена в некоторые весьма характерные не для восточного, а для западного христианства тона...
Возвращаясь к уже проведённому сравнению с Рильке в области ландшафтной поэтики, отметим, что у Хомякова герой восходит к Богу и векторное напряжение его волевого акта устремляется от земли к небесам, из дольнего «моря» — к горнему «берегу»; конституирующим ферментом смысла оказывается воля — «свобода к...» Хомяков восклицает о своей душе в стихотворении «Nachtstuk» («Ноктюрн» /нем./, 1841 г.): О, что бы реже смущалась она
Земными мечтами! (122) Иначе это предстаёт у австрийского поэта: благодать Божия изливается столь щедро на земные пути, что можно сказать: Служа земному, о земном мечтая,
Спокойно встретим свой последний час. /19/ Вертикальное напряжение воли представляется поэту недостойной «игрой с потусторонним»; присутствие небесной милости на земле дарует верующей душе свободу ухода от волевого подъёма на небеса — «свободу от...», подлинное освобождение уже здесь. «Форма дневника православного монаха, в которую вылились стихотворения сборника «Часослов», дала возможность Рильке, — отмечает покойный исследователь его творчества А.И.Неусыхин, — воплотить огромное многообразие представлений о соотнесённости... Бога с миром вещей и явлений, в которых он обнаруживается. Бог здесь представляется по большей части интимно близким этому миру и человеку» /20/.
Интересно, что согласно бердяевскому описанию энергийности мистических актов в католичестве и православии, «различия путей религиозного опыта» («...католический религиозный опыт есть вытягивание человека ввысь, к Богу. Католическая душа готична. <...> Православный опыт есть распластание перед Богом, а не вытягивание. Храм православный, как и душа, так противоположен готике... Православие — не романтично...»/21/, — подчёркивает Бердяев), которое в целом нам представляется весьма правдоподобным, поэзия Хомякова более соотносится с духовными энергиями католичества, тогда как Рильке явно тяготеет к православному опыту...
«С православной точки зрения юридизм в понимании Царства Божия искажает существо христианства, призывающего человека к духовному совершенству, богоподобию и не к исканию наслаждения, хотя бы и духовного /Мф. 5, 48/, — пишет доктор богословия, профессор А.И.Осипов, — <...> окончательное Царство, грядущее после всеобщего воскресения, будет лишь продолжением и завершением приобретённого в земных условиях» /22/.
Акцентуация «места», «топоса» при обострённом переживании времени, катастрофической темпоральности, связана с у-топичностью Средиземноморской, философической — в основе своей, традиции, в орбиту которой изначально была вовлечена и Русь, представляя собой, однако, область «пограничную», более открытую восточным влияниям... /23/
А.И.Неусыхин в работе «Основные темы поэтического творчества Рильке» замечательно отметил: «По общему признанию Рильке — философский поэт, но это не значит, что он философ» /24/. Про Хомякова можно было бы сказать обратное... Причём, он — поэтический философ, существенно рецептирующий западную традицию, равно как Рильке — русскую и восточные, вплоть до буддизма.
Само несколько парадоксальное сближение и сравнение Хомякова и Рильке мотивировано для нас прежде всего исключительным подчёркнутым «русофильством» их творческих установок... Ибо не только для «отца славянофилов», но и для Рильке «Россия граничит с Богом». Как поэт Рильке рождается и вырастает из русской темы, он носит «тайное убеждение», что Россия — это его родина, путешествует по Волге, учит русский язык и слагает на нём стихи, потрясающие своей духовной пронзительностью и пленяющие силою «тихого света», разлитого в них... /25/
Большую роль играют в лирике Хомякова поэтическая метафизика гармоничного греческого «космоса» и вытекающий из неё ландшафтный символизм: Небо, как море, лежит надо мной;
Море, как небо, блестит синевой;
В бездне небесной и бездне морской
Всё те же светила. (122) Происходит почти слияние моря и неба, почти смешение в сомкнутости их горизонтов, достигаемое лишь как особое переживание в мистерии подъёма над землёй: небо и море — равноудалены и, потому, слиты /26/.
В святоотеческой литературе образ моря часто соотносится с «чувственным миром», с «водами житейского моря» /27/, а небо понимается как «мир мысленный» или мир духовный, ангельский, однако, «не смешаны и не слияны между собою, — как пишет преп. Симеон Новый Богослов (Х-ХI вв.), — ни мысленное с чувственным, ни чувственное с мысленным» /28/.
Отмеченная у Хомякова тенденция к слиянию моря и неба обусловлена, на наш взгляд, натурфилософским элементом его поэзии, истолкованным А.И.Баландиным как «постижение поэтом внутреннего единства природы и духа, стремление к пантеистическому слиянию с миром» /29/. Б.Ф.Егоров также отмечает «романтически-шеллингианские настроения Хомякова» /30/, которые, будучи особенно характерными для раннего периода творчества, сказывались, однако, на всём протяжении его поэтического пути (напомним: приведённые выше строки написаны в 1841 году).
Интересно, что о. П.А.Флоренский в своих черновых записях вообще относил А.С.Хомякова (наряду с В.Ф.Одоевским, А.А.Григорьевым, В.С.Соловьёвым, о. С.Н.Булгаковым, Вяч. Ивановым...) к «русским шеллингианцам» /31/. Возможно, сопряжение «небо-море» сказалось у Хомякова и через известное влияние В.А.Жуковского, у которого просматривается любопытная аналогия в элегии «Море» (1822 г.): «Ты <море>... радостно блещешь звездами его <неба>» /32/.
В качестве многолинейного и многопланового символа предстают у Хомякова «звёзды», сообщающие миру особую непроявленную глубину и выступающие вестниками этой глубины, как, например, в стихотворении с одноимённым названием «Звёзды» (1856 г.): За ближайшими звездами
Тьмами звёзды в ночь ушли...
Всё звездами, всё огнями
Бездны синие горят. (138) Но непостижимая, головокружительная даль поднебесных пространств для лирика Хомякова таинственно со-устроена с близостью спасительной нити в безднах мироздания, и потому человек не потерян, у него есть главная метафизическая опора, ибо:
Так, как звёзды на небе горят,
Как горит лампада пред иконой. (136)
«Ночь», 1854 г. И даже — более того: Звёзды светят, словно Божьи очи. (135) Со звёздным символизмом связана у Хомякова и одухотворённость человеческой экзистенции, выражающаяся в самой способности к просветляющему мышлению: Мысли ясной благодать. (107)
«Остров», 1836 г. ...светлыми полна мечтами,
Паришь ты мыслью над звездами... (69)
«В альбом сестре», 1826 г. Ты сказал нам: «За волною
Ваших мысленных морей
Есть земля; над той землёю
Блещет дивной красотою
Новой мысли эмпирей» (126)
«К И.В.Киреевскому», 1848 г. Узришь — звёзды мысли водят
Тайный хор свой вкруг земли.
............................................
Звёзды мысли, тьмы за тьмами,
Всходят, всходят без числа, -
И зажжётся их огнями
Сердца дремлющая мгла. (138-139)
«Звёзды», 1856 г. Можно конечно, не искушаясь без меры апостольским призывом «Духа не угашайте!», в этом полуночном звёздном наводнении «мыслей» и в самой астро-поэтике Хомякова увидеть «неотсечённые помысли и мечтания» /33/ как, прежде всего, результат отсутствия аскетической глубины, что, в свою очередь, приводит к подмене духовно-созерцательного начала обычным прельщением чувственным великолепием окружающего мира. «Не дивись без меры, — пишет свт. Григорий Палама, — на величие неба и многообразность его движения, ни на блеск солнца, ни на других звёзд сияние, на пригодность воздуха к дыханию и на многополезность моря и земли, и бойся что-либо из сего сделать для себя богом» /34/. Православный контекст хомяковского творчества не исключает и подобной, критической, интерпретации... Однако, мы уже указывали на своеобразную усложнённость этого контекста началами, обретёнными в мифопоэтической стихии романтизма, что привело к диффузной двусоставности поэтики Хомякова. Но эта осложнённость духовного опыта отнюдь не переживалась самим автором как нечто в корне своём драматичное, в отличие, например, от таких его дальних последователей, как К.Н.Леонтьев и поздний В.С.Соловьёв... Следует также напомнить, что «романтизм и шеллингианство были — по меткому замечанию Л.П.Карсавина, — неудавшейся попыткой Запада вернуться в Православие...» /35/ Налицо — глубочайшая в человеческой истории культурная драма, причём, можно решиться на утверждение, что её финал — ещё не пережит... ----------
1. См.: Песков А.М. Германский комплекс славянофилов // Россия и Германия: Опыт философского диалога. М.,1993. С.53 – 94.
2. Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. (В 4 ч.) Л.,1991. С.212.
3. См.: Океанский В.П. Метафизика Возрождения: индоевропейский контекст // Перекресток — 2: Сб. текстов по истории словесности и культурологии / Сост. В.П.Океанский, Н.П.Крохина. Иваново; Шуя,1999. С.32 – 41.
4. Хомяков А.С. Письмо А.Н.Попову, январь 1850 г. // Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М.,1900. Т.4. С.188.
5. Согласимся все же с Н.Котляревским, что Хомяков «родился поэтом и всегда и везде оставался им, даже тогда, когда хотел быть бесстрастным историком и последовательным мыслителем». См.: Котляревский Н.А. Хомяков как поэт // Хомяков А.С. Стихотворения. СПб.,1909. С.76.
6. Ср.: Кто б ни был ты, из комнаты своей
ты выйди до прихода темноты,
пространство ляжет у твоих дверей,
кто б ни был ты.
См.: Рильке Р.М. Лирика М.,1976. С.47.
7. Здесь и далее хомяковские поэтические тексты с указанием в круглых скобках страницы приводятся по изданию: Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л.,1969.
8. Егоров Б.Ф. Поэзия А.С.Хомякова // Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л.,1969. С.18 – 19.
9. Гинзбург Л.Я. Опыт философской лирики // Гинзбург Л.Я. О старом и новом: Статьи и очерки. Л.,1982. С.196.
10. Егоров Б.Ф. Указ. соч. С.42.
11. Иванов В.В., Топоров В.Н. Орел // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М.,1988. Т.2. С.258.
12. Вероятно, в самой интимной природе такого экзистенциологического решения говорит устойчивый «русский соблазн». Ср.: «Когда православие, — отмечает Ю.В.Лебедев, — уклонялось к формальному законничеству, глубоко враждебному русскому народному сознанию, душа народа, отталкиваясь от него, соскальзывала в этом случае к глубинным и как бы «запасным» мифологическим первоосновам». См.: Архангельский А.Н., Лебедев Ю.В. Русская литература ХIХ века. 10 кл.: Учеб. для общеобразоват. учеб. заведений: В 2 ч. Ч.2. М.,2000. С.93.
13. Цит. по: Богомолов, Иеромонах Моисей; Булгаков Н.А.; Яковлев-Козырев А.А. Православие, армия, держава. М.,1993. С.39.
14. Цит. по: Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л.,1969. С.561.
15. См.: Там же.
16. См.: Духовный мир: Рассказы и размышления, приводящие к признанию бытия духовного мира / Сост. прот. Григорий Дьяченко. М.,1900.
17. Левитан Е.П. Астрономия: Учеб. для 11 кл. общеобразоват. учреждений. М.,1994. С.168. См. также: Физика космоса: Маленькая энциклопедия / Гл. ред. Р.А.Сюняев. М.,1986.
18. Цит. по: Долгов К.М. От Киркегора до Камю. М.,1991. С.23.
19. Рильке Р.М. Новые стихотворения. М.,1977. С.242.
20. Неусыхин В.А. Основные темы поэтического творчества Рильке // Рильке Р.М. Новые стихотворения. М.,1977. С.427.
21. Бердяев Н.А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека// Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М.,1994. Т.1. С.286–287.
22. Щапов Я.Н., Осипов А.И., Корнев В.И. и др. Религии мира / Пособие для учителя. М.,1994. С.66. Противопоставление «места» и «состояния души» в качестве объяснения коренного различия между западным и восточным христианством встречается и в богословской литературе; см., например: Яннарас Х. Вера Церкви: Введение в Православное богословие. М.,1992.
23. Для многих западных авторов, даже самых глубоких (Шпенглер, Хайдеггер), Россия казалась далеким нераспознанным Востоком... Любопытно в этой связи замечание Н.А.Бердяева: «На Западе только и говорят сейчас о том, что нужно создать единство Европы, которого нет. Между французской культурой и немецкой культурой существует пропасть гораздо большая, чем между немецкой и русской культурой. Для типично мыслящего француза Германия есть глубокий Восток, Восток иррациональный, совершенно непонятный и непроницаемый. Для немцев Франция есть рационалистический Запад, которому они противопоставляют германский иррационализм, мистическое чувство жизни. <...> существуют лишь универсальные элементы культуры, связанные с античностью, в национальных, партикуляристических типах культуры западного мира. <...> «Славянского» же «культурно-исторического типа» уже, наверное, не существует. Русские по своей культуре больше общего имеют с немцами и французами, чем с чехами, поляками или сербами.» См.: Бердяев Н.А. Ортодоксия и человечность (Прот. Георгий Флоровский. «Пути русского богословия») // Н.Бердяев о русской философии: В 2 ч. Свердловск,1991. Ч.2. С.210. Ср. с мыслью крупнейшего эзотерика ХХ века: «Зачисление немцев и русских в число представителей восточного мировоззрения было бы частной нелепостью, если бы оно не свидетельствовало о полном невежестве относительно того, что является подлинным Востоком». См.: Генон Р. Кризис современного мира. М.,1991. С.99. В другом месте он говорит, что русские склонны «имитировать» восточные архетипы…
24. Неусыхин А.И. Основные темы поэтического творчества Рильке // Рильке Р.М. Новые стихотворения. М.,1977.
25. В письмах Р.М.Рильке встречается беглое упоминание о Хомякове: «Меня крайне интересует совсем ранняя работа Иванова — картина «Аполлон, Кипарис и Гиацинт, занимающиеся музыкой», которая находится: в Москве у наследников А.С.Хомякова». См.: Рильке Р.М. Письма в Россию // Вопросы литературы. 1975. № 9. С.239. Сам же Хомяков видел в художнике Иванове профетический дар и даже сравнивал его с Рафаэлем; см.: Хомяков А.С. Картина Иванова: письмо редактору Русской Беседы (1858, Кн.3-я) // Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1900. Т. 3. Г.Э.Хольтхузен так характеризует переживание русского мира у Рильке, для которого российская земля стала «основою жизневосприятия»: «...когда речь заходит о России, возникает нечто бесформенно-элементарное, некое братски-могущественное созвездие из «Бога», «народа» и «природы». Это тот творческий характер бытия, который поэт описывает в своих петербургских заметках от 31 июля 1900 года: «Дни и ночи на Волге, этом спокойно катящемся море, много дней и много ночей. Широко-широкий поток, высокий, высокий лес — на одном берегу, на другой стороне — бескрайняя степь, в которой даже большие города стоят всего лишь как избы и палатки. Здесь заново постигаешь размеры и масштабы. Узнаешь: земля — велика, вода — нечто великое, но прежде всего велико — небо. То, что я видел до сих пор, было лишь образом земли, реки и мира. Здесь же все это присутствует само по себе. У меня чувство, будто я созерцал само творение; как мало слов для всебытия, для вещей, данных в масштабе Бога-отца...» Рильке никогда не изменял этой вновь найденной достоверности, она оставалась для него священной...» См.: Хольтхузен Г.Э. Райнер Мария Рильке сам свидетельствующий о себе и о своей жизни (с приложением фотодокументов и иллюстраций). Челябинск, 1998. С. 64 – 65.
26. Согласно «Изумрудной Скрижали» Гермеса Трисмегиста, в метафизическом отношении абсолютный Верх и абсолютный Низ совпадают.
27. Ср. у самого Хомякова в раннем стихотворении «Послание к другу» (1822г.): Как быстро с гор стремятся воды,
Так быстро полетят для нас крылаты годы. (64) 28. Цит. по: Церковь Христова: Сб. толкований и поучений из наследия св. отцов. Саранск, 1991. С. 304.
29. Баландин А.И. Хомяков // Русские писатели: Биобиблиографический словарь: В 2 ч. М., 1990. Ч. 2. С. 358.
30. Егоров Б.Ф. Указ. соч. С. 549.
31. См.: Флоренский П.А. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2: У водоразделов мысли. С. 375.
32. Цит. по: Жуковский В.А. Соч.: В 3 т. М., 1980. Т.1. С. 298.
33. Ср., к примеру, корневую парадигму слова «мечта» в немецком языке: der Wahn — мечта, заблуждение; das Wahnbild — химера, призрак; der Wahnsinn — безумие, помешательство.
34. Цит. по: Церковь Христова: Сб. толкований и поучений из наследия св. отцов. Саранск, 1991. С. 343.
35. Карсавин Л.П. Предисловие // Хомяков А.С. О Церкви. Берлин, 1926. С.12.
|
