Вкратце сравнивая развитие западного и восточного путей бытия христианства, можно отметить резкое различие фона, религиозной конструкции, принципов духовного опыта и методов его осмысления. Исторически сложилось так, что «христианское мировоззрение» как термин вышло из протестантизма, постепенно захватило католицизм и боком пристроилось в неоднородных кругах либерального православия — там, где опыт веры и стиль церковности — тоже сакральная сфера! — уходили на задний план, уступая место всему тому, что вписывается в нишу экуменизма. Большинство же православного мира, включая мирян и клир, следовало своей практике духовного развития, очень сложной, многоступенчатой и полиформной, зачастую с дискуссионными постулатами повседневной практики. При этом образ конфессионального самонаполнения практически не менялся, он угадываем и сейчас в любом приходе.

Логически выверенная западность христианского мировоззрения математически точно выражает его подчиненность мирскому, где свежий ум православного толка обнаруживает в юридических каркасах «клеменционной» доброты почти ересь, граничащую с исхождением в темные миры.

Восточное христианство вряд ли смогло бы предложить свой термин, аналогичный по сути вышеназванному, потому что временные задачи православия лежат в иной плоскости. Активный духовный поиск, способность увидеть чудо и знак в малом, интерпретация видений и знамений в неожиданном для Европы ракурсе — все это не позволяет точкам формального сходства стать не только вместе, но и рядом с католицизмом и протестантскими церквями. Потому что для совсем стороннего «наблюдателя» это будет обманом, миссионерским пиаром.

Перечисление всех этих тривиальных признаков необходимо для того, чтобы четче обнаружить общие глобальные тенденции изменения практического религиозного портрета каждой из конфессий в одну и ту же сторону — опрощения, профанации, смены краеугольных принципов, потери канонических оснований. Каждая из сторон, Запад и Восток, не в силах ничего поделать ни с религиозным гермафродитизмом, ни с приходским «духовным» творчеством. Разумеется, сферы искажения истин и знаков веры и их методика имеют специфически национальный или субнациональный стиль. Только правомерно ли уже в который раз захваливать своих «еретичков», объясняя их ошибки как благочестие чистой души, и судить других христиан за аналогичные же действия, приписывая им сатанинские основания?

Если в православии в богослужебных текстах используют церковнославянский язык, сохраняя неделимое сакральное начало как исходную систему общего способа осмысления исторической и сиюминутной практики веры, то на Западе существуют переводы Библии, где элементы бытовизма выходят за грань обычной культурной речи, обретая черты «кухонности» или «уличности». Это — знаковое явление, когда сакральное понятие как неделимый словесный блок исчезает из церковного языка, тем более — из повседневного. (Хлеб насущный = пища, в которой нуждаемся.) В данном случае потеря сакрального основания регламентирована информационным характером языка, где понятие о Знании — качественном понимании мира — подменяется количественным, битовым багажом, с помощью которого вряд ли можно освоить азы веры.

Однако такие определения, как «рассказ», «повествование», «история», прочно укоренились и в восточном церковном лексиконе, где используются не осторожно и с оговоркой, а повсеместно, как единственные эквиваленты косвенных способов выражения. («У евангелиста сказано», «в Книге Бытия говорится», «Исайя пишет» и т.д.). То есть и на Западе, и на Востоке происходит обмирщение религиозного языка.

Православие имеет более сложную и разработанную систему поведения в храме, чем католицизм и протестантизм. Кодекс молитвенного благочестия направлен на укрепление канонических правил, на глубинное осознание основ таинственного мира богослужения, которое неразрывно связано с каждым, даже случайным, движением, перемещением словом и пением. Поэтому практику воскресных и праздничных коленопреклонений уже нельзя считать неграмотностью, как пятнадцать лет назад. Следует с печалью в душе признать, что и здесь наличествует регламентированное обмирщение церковной жизни: поклон — знак перед Богом — становится обычным, хотя и эмоциональным поклоном, то есть духовное заменяется душевным.

И на Западе, и на Востоке мы обнаруживаем одинаковую тенденцию изменения религиозного бытия. Это — потеря символического знания, тем более — символического мышления. Символика образа, текста, мелодии, движения, света минует сознание прихожанина, изредка заменяя простые и емкие религиозные символы на эмблемы или аллегории, интеллектуальный и духовный статус которых на порядок ниже.
И на Востоке, и на Западе катехизация упрощается, охватывая в основном сферу элементарного. И, как обычно в таких случаях, «свято место пусто не бывает». «Начальное», то твердое конфессиональное образование заменяет приходской фольклор, изобилующий у восточных архаизмами, а у западных — современными языческими элементами, рядом с которыми слабые следы «остаточного» христианства различимы только в названиях. Эта повседневная практика — общехристианская. Чем оборачивается для сознания и судьбы верующего эта «смена вех», видно из опыта общения с прихожанами.
Большинство личных библиотек церковного народа объединяет одно качество: при почти полном отсутствии катехизационной литературы (толкования, основы веры, катехизисы и культурноначальные пособия по иконописи, богослужебному пению, истории Церкви) изобилует в полном смысле церковная беллетристика (сочинения старцев, священнослужителей, адаптированные к детскому пониманию священные тексты и т.д.). Многие из этих произведений не только не отвечают православному миропониманию, но и кощунственны («Акафист», касающийся абортов), некоторые требуют особой богословской грамоты, если не специального теологического образования. Таким образом благочестие оказывается чрезмерно «свойским», бытовым, напоминающим хобби, где главный хозяин — человек, обуянный страстью этого увлечения, в данном случае религиозного. А это — грубое искажение непрерывной преемственности христианства, где не мыслится никакая потеря, а только сохранение и благоприобретение.

В грандиозных возможностях самообразования с помощью современной техники есть опасность удушья от безграничного выбора. Законы рынка и быта вторгаются в сакральное поле, завоевывая там все более места, становясь частью церковного обихода. Трагедия не в том, что торгуют, а в том, чем торгуют. Продажа Евангелия — не рынок, продажа кассет с неканоническим околоцерковным творчеством — рынок.

Мы не вместе с христианским мировоззрением только потому, что опыт науки православия не позволяет отклоняться не только от соборных постановлений, но и от колоссального опыта веры, оставленного в патериках, житиях, в текстах богослужебного канона и в церковном искусстве. Но мы твердо рядом, потому что ни на Востоке, ни на Западе элементарное знание своего не стало достоянием массы верующих, а досталось лишь во владение религиозной элите. И этот больной вопрос необходимо исследовать.