Двадцатипятилетие «Ностальгии» (1983 – 2008) Андрея Арсеньевича Тарковского – повод для нас вернуться к более изначальным вещам. Более изначальным, нежели кинематография (1). Хотя и она как-то по-своему их осваивает-осмысляет: пространство и время, место и событие, где и когда. Речь пойдет о Целом и Цели, которые сбываются изнутри экзистенциального опыта человеческой тоски о Боге, окликающем человека, причем, так, что он прежде всего оказывается овцой Божьей и уже потом, может быть, пастухом Бытия…

Обратим внимание на первый вопрос в истории богочеловеческих отношений (2):
Адам, где ты?

Вопрос поставлен Богом перво-человеку, вкусившему запретный плод с древа познания добра и зла. Вопрос поставлен так, что Адам, взятый из земли, впервые выводится за пределы своей антропологической самотождественности. Выводится собственно куда? В проблематику топологически означенного присутствия.

Адам, где ты?

Можно сказать, что это и первая проблема (перво-проблема!) в истории богочеловеческих отношений, порождающая проблематичность самой этой истории (3), ее странность, причем, так, что одно только осознанное со-прикосновение с нею обращает человеческое бытие на земле в ностальгическое странствие…

Адам, где ты?

Падшему человеку еще предстоит осознать, что он теперь исходно предан пути – не тем дорогам и тропам, которые пролегают между домами, но тому глобальному Пути, в топике которого любые дома и прибежища – лишь временные стоянки людей, подобные «норам» и «гнездам» иных живых существ от лисицы до ангела, а Тому Единственному Агнцу – Сыну Человеческому – негде (!) «приклонить голову»…

Преподобный Серафим (4) говорил, что Бог любит каждого так, как если бы он был у него один…

Адам, где ты?

Хочет ли Бог сказать Адаму: «Я ищу тебя в той или иной фиксированной точке мирового пространства»? Или, может быть, вопросительное место-имение «где» – не более, чем пространственная метафора депрессивного со-стояния?

- Где я была, когда мое счастье уплыло? Я спала, я во сне занималась другим, я отсутствовала, когда оно мне летело навстречу…

Едва ли это так. Ведь Бог посылает свое вопрошание в самые недра и основы нашего присутствия. Так, например (5), на ропот праведного Иова Бог ответил:
А где ты был, когда Я полагал человеку кости?

Человек телесно и безальтернативно выведен в пространство и обречен неподъемности пространства, обращающейся в неразрешимую проблему пространства. Ее частная идео-вариация – проблема среды обитания, физическая эко-сфера, метафизическая концепто-сфера…

Где мы?

Здесь начинается игра масштабов: в первом приватном
приближении, мы – в гостях или дома; мы – в центре России, на континенте Евразия, на планете Земля в солнечной системе ближнего космоса, во втором спиральном рукаве нашей галактики, которую древние люди – протоарийские кочевники и пилигримы Тропы Трояновой (6) – когда-то назвали Млечный (молочный!) Путь, поэтически именуя Мир; мы – в местном скоплении галактик, укрупняющемся в метагалактическую сеть; мы – в расширяющейся Вселенной, мы – в Мире (7)… Это уже слишком много – Мир ! Но мы не в Раю… Мы – в истории культуры. Один культуролог пишет, что культурология изучает Мир в опыте его существования для человека (8); но ведь никогда наперед неизвестны ни параметры, ни масштабы «Мира», - есть только следы встречи-прощания человека и пространства, следы Пути, следы, свидетельствующие о Пути и Путь, эйдос Пути, мерцающий во следах многих…

След, помимо всего прочего, указывает на гео-космо-метрический зазор между пространством и временем, позволяющий говорить не столько о «хронотопе», сколько о дисбалансированном присутствии и пластичности его опыта. Вот, два примера, указывающие в совокупности на пластическую разрывность смыслового единства. Между этими летними записями – год, за который земля успела сделать еще один оборот вокруг солнца, приносящий на ее поверхность очередной творческий хаос, туманы, бездорожье, снегопады, разливы рек и светлый морок весны…

1. Метафизика ухода. Там, в этих вечереющих далях за изгородями, было слишком красиво, чтобы остаться в этой красоте одному и не плакать… День выдался теплый, ласковый, и в природе, кажется, ничто не говорило, что это один из самых последних дней. Но это был один из самых последних дней. И скоро он растворится в надвигающейся с Востока ночи.

Давно замечено, что время – это ожидание. Но ожидание чего-то – лишь частный случай Времени как ожидания в чистом виде. Его главным признаком является немотивированная тяжесть. Наличие Цели придает этой тяжести форму боли по конкретному поводу.

В космосе мирового времени цели рождаются как мучительные сны из нехватки Целого. Люди предпочитают муку как единственную альтернативу ничтожеству…

Пространство – это всегда опыт Встречи. В нем заложена метафизика исходной Разлуки, но в преодоленном, снятом виде, имеющем экзистенциальную форму Забвения. Разлука готовит Встречу так, как космический Ветер в глубинах ночи свидетельствует о незримом Просторе…

Запах лесов, плеск речной воды, звездное молоко, элементарная неразложимость смерти… Прошлое и Будущее – взаимо-необратимы. Они навсегда разбегаются из точки моего сейчас, в котором никогда ничего не пройдет.

2. Эротика времени. Мне всегда казалось, что время имеет коричневый цвет и свойства речной глины. Оно пластично и податливо для трансформаций. И если пространство веет холодом, сосущей бесприютностью, то время – теплое, живое, почти телесное. Время – это женщина… Не временность женщины, но женственность времени мучает мое сердце и захватывает энергетику мысли. Время жаждет моего присутствия и хочет мне отдаться. А я все медлю, блуждая в пространствах, иными словами, в своих снах…

Опыт падения-в-сон не есть проблема, подъемная для философии, если мыслить последнюю в том культурно-историческом виде, как она сложилась на Западе. Вопреки Бахтину, невозможна риторика поступка (9), достигающая сущности поступка, потому что падший человек поступком опережает сознание. Поступок чаще всего вообще лишен телеологического напряжения.

Человеческая жизнь по крупному счету есть недоопознанная драма разрывности «Где» и «Когда».

А где я был, когда без меня что-то происходило?

Мы всегда опаздываем, везде опаздываем; мы всегда не-во-время, даже если убеждаем себя и друг друга в обратном… Об этом свидетельствуют многочисленные самооговорки: «Где мои семнадцать лет?..», «Двадцать лет спустя…», «С точки зрения тысячелетий…»… Ум человеческий ищет и не находит пространства для времени. Мы обречены жить с частицей бы…

Проблема пространства – это тема глобального опоздания, когда мы приходим на следы и по-следствия…

Присутствие человека (10) как онтологическая проблема впервые при-открывается в самой метафизической странности разъема между местом и временем. Например, очевидна инфляционность уже общепринятой «очевидности», когда около шести лет назад пространство и время со-впали в знаменательном Со-бытии:
линия топоса – мы были в Москве;
линия времени – мы были на дне рождения у Орлицкого.

Мы были. Казалось бы, это – самоочевидно. Но мы могли быть в Москве и не быть на дне рождения у Орлицкого… И, вероятно, могло случиться и так, что мы могли быть на дне рождения у Орлицкого и не быть в Москве… Ведь он, как кажется, везде – День Рождения Орлицкого: и на Марсе, и на волжском теплоходе, и в Угличе, и в Ярославле, и в Костроме, и в Плесе, и в Юрьевце, и в Саратове, и в Самаре, и в Тамбове, и в Подольске, и в Иванове, и в Шуе, и в Нижнем, и в верхнем Новгороде, и в северной Великороссии… в какой-нибудь малой деревушке на берегу тихой лесной реки… Или – нет? Или, может быть, судьба человеческого пути настолько привязана к месту, где мы выросли, что пятидесятилетний юбилей Юрия Борисовича как-то по-особому отзывается в Москве и Самаре? Вероятно: и да, и нет… Да – в том смысле, в котором в опыте Родины и Дома каждому дается, пусть и частично, опыт Рая; и Нет – потому, что неотвратимая утрата райского состояния первочеловеком оборачивается для каждого божественным перво-вопросом:
Адам, где ты?

И мы помним, что в последующей Св. Истории этот вопрос тематизируется по двум взаимо-дополняющим смысловым линиям, связанным с образами праведного Иова и самого Христа:
1 – Где ты был, когда Я полагал человеку кости?
2 – Сыну Человеческому негде приклонить голову…

Пространство не син-хронно и не ана-хронно, но непрерывно ткется неизоморфными следами времени. В световой перспективе космоса (в силу конечной инвариантной величины скорости света в вакууме) пространство – это прошедшее время, поли-хрония ветвящейся Вселенной, непостижимо-доступная нашему зрению и тайна вечно-ускользающего Целого, о которую разбивается человеческое умо-зрение фейерверком Бого-узрений и Миро-воззрений…

Но, на что мы пока еще не обратили внимание, пространство – это всегда Приглашение (!), смягченная форма призыва, говорящая о Не-обходимости (!) нашего присутствия в превышающей всякое уразумение апофатической Сути:
Адам, где ты?!

Без Тебя не сбудется происходящее в Мире, по крайней
мере, в тех удивляющих Тебя формах, в которых оно для Тебя есть.

…Дисбаланс падения не устраняют даже пророки, которые, как известно, тоже всегда не-во-время (!), - своевременны только святые, которые всецело вошли в недра самой сути ускользающего от нас Здесь и Теперь.

Но пространство как Приглашение остается для всех нас престолом благодарения, возможностью благодарности – везде и всегда, но, в частности, здесь и теперь. И если ностальгия – это внутренняя зима мирового времени, то мы уже никак не можем сказать, что оно лишено метафизической формы и благодатной, хотя и непостижимой для смертных Цели.

==========

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Мир и фильмы Андрея Тарковского. М.,1991.
2. См. здесь и далее: Библия: Книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета. М.,1992.
3. См.: Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика Божественного и Человеческого. Paris,1954.
4. См.: Митрополит Вениамин (Федченков). Житие преподобного Серафима Саровского чудотворца с акафистом и акафист Божьей Матери Умиление. М.,2002.
5. См.: Тульпе И.А. Иов: опыт самопознания // Метафизические исследования. Вып. 10. СПб.,1999. С.54-70; Сопровский А. О книге Иова: эссе // Новый мир. 1992. №3. С.187-207. См. также: Юнг К.-Г. Собр. соч. Ответ Иову. М.,1995.
6. См.: Андреев А. Мир тропы: очерки русской этнопсихологии. СПб.,1998.
7. См.: Бибихин В.В. Мир. Томск,1995; Он же. Слово и событие. М.,2001. Он же. Язык философии. М.,2002.
8. См.: Левит С.Я. Культурология как интегративная область знания // Культурология. ХХ век: Антология. М.,1995.
9. См.: Пешков И.В. М.М.Бахтин: от философии поступка к риторике поступка. М.,1996.
10. Этой теме был посвящен отдельный замысел; см.: Океанский В.П. Возвращение (опыт становления киносценария) // Дни Андрея Тарковского на Ивановской земле: Сб. Иваново,2002. Метафизический мир великого кинорежиссера дает ключи ко многим нашим замкам… «Для вас необычны обшарпанные стены? – вопрошает Андрей Тарковский – Позвольте вам не поверить. Что может быть обычнее обшарпанных стен? Я только что был на улице и видел их, даже перед одной остановился, так она понравилась мне своей обшарпанностью. Вот у японцев есть такое слово, адекватное понятию «патина». Этим словом они выражают то особое обаяние, особый шарм, который придает вещам время. Старые стены, старая одежда, разбитая посуда – это вещи, на которых отразилась судьба. А вы такие предметы, имеющие историю, называете грязными и рваными».