Речь пойдет не о детстве и не о пространстве. Речь пойдет о союзе И. Он соединяет детство и пространство. То есть: речь пойдет о взаимности. Ведь он соединяет их не просто в качестве условной грамматической связки, способной в принципе соединять все, что угодно: мышь и солнце, весну и море, отчаяние и старый диван.., иными словами, соединять несоединимое в той чарующей бытийной Странности, которая, конечно, прихотливее восхитительной Молнии гераклитовского Логоса, соединяющего "масляное масло" бинарных пар – дуальных оппозиций: день и ночь, зиму и лето, жизнь и смерть, и тому подобную скуку Бытия. Эта Странность, эта брешь в "законах сохранения", сопутствует поэтам и художникам, но в чистом виде она так же редка, как, например, шаровая молния или в Париже трамвай…

Детство и пространство со-единены в союзе И не логически, но и не каким-то редкостным Ино-странным образом. Дело в том, что в союзе И, в самой его онтолого-метафизической природе, уходящей корнями в бездонные мифоосновы Языка, Детство и Пространство Со-впадают. Таким образом, союз И указывает на полноту Присутствия и сам является манифестацией этой полноты – исполненности – в – самом – начале, когда начинает открываться, что мы рождаемся старцами, а умираем младенцами. Так, что, в принципе, еще остается вопрос: уходим ли мы из Детства или, напротив, входим, при-ближаемся к Нему. Это другой вопрос. Речь – о союзе И. Его интимное лоно – в со-в-падении Пространства и Детства. Можно сказать и так, что в нем Пространство в-падает в Детство и Детство в-падает в Пространство. В несбыточной Рани своего разлива. В утренних заливах беспечной Радости.

Нам пожизненно снятся места, на которые мы уже никогда не придем. Потому, что время полагает дистанцию между Пространством и Детством. Время – это триумф Необратимости, вестниками которой выступают противительные союзы а, но, да в значении но, а также разделительный союз или (вариант: либо). Эти союзы целокупно антонимичны по отношению к союзу И, где задан абсолют конъюнкции: они вносят разлом, дистанцию между Детством и Пространством, дробя и разрывая в клочки само пространство. Выбор – это не только прерогатива, но и ущербность, ересь по отношению к детству, к со-борности (кафоличности!) детства, со стороны взрослого мира. При этом будем помнить: Детство, оно не где-то там, сзади – в метафизическом отношении, в Целом, Оно всегда Впереди. Оно – Пред-стоящее. Пред-стоящее Не-с-быточное. Не "онтологический коммунизм", а – чистое Чудо.

На метафизической территории союза И культурология пока еще тщетно борется с геополитикой, пытаясь показать, что суша и море, слон и кит – всяк по-своему хороши. Культурология обращается к детству человечества, полагая себя сверхнаукой будущего. При этом ее успех зависит, как это ни странно, не от времени, а от проникновенной способности постижения сути Пространства… Справится ли культурология с опытом пространственности?.. Понимает ли она эту задачу? (1)

Просторы… Зов зияющего Пространства. Первородное младенчество простора. Не оно ли зовет в близость всякую даль? Не оно ли сквозь трудности этимологии про-бивает из-нутри наиболее глубокой и требовательной к себе культурологической мысли? И всякой вообще мысли? Не оно ли онтологически и филологически пред-задано и про-задумано в союзе И?

Такое движение в бытийную протоплазму требует мужества: "Начало, - говорил М. Хайдеггер, - есть самое неуютное и самое властное. Что наступает затем, есть не развитие, а выравнивание как простое расширение, есть невозможность начала удержаться в самом себе, есть выхолащивание и раздувание…" (2)

Постижение и переживание опыта Начала, опыта Торможения, обратного всякому Прорыву, нуждается в женской чуткости: "…никогда человек не бывает ближе, чем в первую минуту, - пишет современная писательница, - В первую минуту, когда ты знаешь только его имя, он принадлежит тебе. А потом, по мере дальнейшего знакомства с ним и его жизнью, замечаешь: ого! Стоишь лицом к лицу с человеком, без которого уже не можешь, и видишь за его спиной длинную-длинную очередь чужих" (3).

Крушение детства начинается с открытия реальности чужого. Наступление взрослости приходит с открытием себя как чужого. Приход зрелости – с экзистенциальным переходом в Поту-стороннее по отношению ко всему Этому.

От эмпирики детства – пространства для всех нас и каждого осталось не более, чем крошево из осколков разбитой Чаши. Песок Пустыни.

Утопия "Детства – Пространства", погружающая нас в лоно интимности морфологического сродства всего со Всем, в царство чистой анахронности, развертывается в Надрыве от его Отсутствия и передается несбыточным во времени союзом И.

Детство И Пространство… В конечном итоге, мы сталкиваемся и с тем, и с другим как с опытом тотального опоздания. Мы сами – осколки Несбывшегося, случившегося между всем прочим с нами. Ведь человек сбывается лишь как пепел муки и горения жажды жизненной полноты.

Однако И, отклоняя выбор, маркирует фундаментальную жизненную ситуацию нехватки человеческих сил, реализуемых в экзистенциальном и историческом времени. Доступное лишь Богу Всеобъемлющее на разных путях при-Открыто нам и зовет человека к подъему в Эмпирей, над областью времени – в потаенную страну Детства-И-Пространства, где не с-бывается, нет, но просто даруется вечное чистое И.

Правда, иногда – не слишком часто – его зерна падают с Неба, открывая сокровенные пути и тропы в лучевую бесконечность Присутствия. Вы спросите: Присутствия ЧЕГО? Ну, скажем: вечного утра. Раннего и не очень. Не позднее часов десяти. Если Вы имеете такое зерно, взгляните на часы: может быть, еще не слишком поздно?

==========

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Здесь будут интересны такие работы по топологической герменевтике: Мерло-Понти М. Пространство // Интенциональность и интертекстуальность: Философская мысль Франции ХХ века. Томск, 1998; Хайдеггер М. Искусство и пространство // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993.
2. Цит. по: Сафрански Р. Хайдеггер: германский мастер и его время. М., 2002. С. 401.
3. Ефремова О. Очередь: Рассказ // Юность. 1987. № 12. С. 10.