Приведем этот фрагмент максимально подробно: «Прекращение чуда свободы, разрушение его дискурсом тотального расписания – таким было видение позднего Достоевского и Соловьева… Множество, фигурирующее в легендах о великом инквизиторе и антихристе, одержимо в меру своей шатости жаждой упорядочения. Пророки восстают против угрозы окончательного миропорядка. Всякая вообще человеческая конструкция подозрительна. Любое устроение как таковое включает преступление. Рациональная организация истории забывает человеческого ребенка, не умеющего говорить. Инквизитор говорит много. Антихрист говорит безмерно больше и умнее всех. Когда, утомленный усилием всеобщего примирения, он просит трех апостолов сказать ему, какой идеи они от него хотят, то честно готов дать им любую… Священная война против конструкторов истории не дожидается, когда Бог сил грядет на облаках небесных с силою и славою великою… Людям нового времени Христос является рисованной картиной… Водимые за руку не сохранили в себе ничего от могучего библейского народа. Антихрист бросает вызов такому человечеству… действует как катализатор исхода. Он возвращает миру размах… Инквизитор у Достоевского тоже остается единственным среди новых детей, рискнувших взять историю в свои руки… В ультиматуме человека-манипулятора история возвращает себе драматический размах, недоступный научному человечеству с его технической вавилонской башней… Показав свои видения, Достоевский и Соловьев оставили 20 веку урок силы, риска, размаха. Он больше ощущается, чем вычитывается… в словах «иди, ты свободен» инквизитора к Богу; и в лихорадочном триумфе сверхчеловека, таком интимно соловьевском. Веер жестов, невольных и вдохновенных, радостно свободных. Они возвращают простоту и щедрость человеческому существу в его войне за истинного Бога на краю Ничто» (2).

Нам уже довелось впервые в достоевистике указать на то, что евангельски и святоотечески понимаемого Христа в «Легенде…» нет и быть не может (3), поскольку не может быть «полуторного пришествия» Христа между Первым и Вторым: согласно церковному вероучению, оно будет грандиозной имитацией – пришествием Антихриста. Это вполне очевидно для воцерковленного сознания, однако в рассматриваемом здесь случае дело даже совсем в другом – в пафосе мистической невинности «сына погибели». Включаясь в поднятый Достоевским и конкретизированный поздним Владимиром Соловьевым, а по своему и Ницше в книге «Антихрист», дискурс о Великом Инквизиторе, тончайший на наш взгляд филолог и крупнейший мыслитель современности, следует здесь в русле не им впервые совершенной подмены, а именно – устойчивой герменевтической традиции одностороннего постромантического восприятия Антихриста как метафизического бунтаря против самих прогнивших основ миропорядка. При этом как-то упускается из виду, что в центре организационных забот этого таинственного персонажа залегает ничем не отменимая социоцентрическая установка на новый мировой порядок, выражаюшая хорошо известный древний соблазн царства…

Представляя грядущего Антихриста как «великого мага и алхимика», «тонкого психолога» и «религиеведа-энциклопедиста», постигшего все «многообразие религиозного опыта» (4), христиане очень мало задумываются о том, что этот «великий мыслитель, писатель и общественный деятель», автор сочинения «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию» (5), будет и особо одаренным ад(!)-министратором, который «будет всякому приятен» (6). Прежде всего «заправилы общей европейской политики, принадлежащие к могущественному братству франкмасонов» сделают на него свою ставку: «чувствуя недостаток общей исполнительной власти», «посвященные решат учредить единоличную исполнительную власть» (7). Тайна ее кратковременного успеха залегает, о чем теперь не задумывается никто, в новоевропейском социологическом мифе: в плоскости знаний о человеке, герменевтически сведенных к социологической основе, которой сегодня все гуманитарные науки призваны отдавать честь, а фундаментальные – доказывать свою полезность. Сегодня история, философия, психология, на латентном уровне – даже филология, испытывают на себе репрессивное воздействие со стороны мягкого, но нарастающего требования социологической верификации своего знания. Но метафизическое знание, будучи пародийно переключенным в социологический регистр, начинает (и в этом – парадоксальность социологической блокады метафизического знания!) сообщать подспудные метафизические кредиты самой социологии, делая ее «ключом ключей» к управлению людьми. Почему это не вызывает тотальной тревоги? Современный человек, приученный в повседневности полагаться исключительно на свои собственные навыки борьбы и малые силы, приучен видеть во всякого рода «социальных программах» проявление заботы о нем со стороны несоизмеримо более могущественных, чем он сам, силовых центров. Тайна Антихриста в том, что он предложит спасение как социальную программу. Таким образом, выдвигая крупномасштабную программу псевдоспасения, Антихрист занимает весьма специфическое место в истории сотериологических учений, которое пока еще остается в стороне от богословской и культурологической рефлексии…

Уместно обратиться в этой связи к сравнительной сотериологии, и посмотреть, что же понимается под спасением в различных религиозных традициях. Отправной точкой пусть будет церковное христианское понимание (8): спасение как восстановление цельности человека в замысле Божьем. На метафизическом уровне для этой смысловой модели характерна высокая пластическая логоцентричность. Но уже в других ближневосточных религиозных векторах – иудаизме, исламе – спасение исходно понимается монадологично и эгоцентрично: прежде всего как личная метафизическая самореализация в служении; отсюда неизменный провокативно-исторический активизм этих форм религиозного опыта. Вне Средиземноморского и Ближневосточного регионов Земли – иными словами: вне энеецентрической и авраамической метаистории западного мира – в метакультурных регионах Среднего и Дальнего Востоков тысячелетиями выработан совершенно иной (9) религиозно-антропологический тип сотериологии: спасение как отказ от личной самореализации (буддизм, даосизм); для него характерны: известный принцип «не-деяния», антиэгологическое преодоление самости, отсутствие претензии на особость…Если в первом случае мы имеем дело с пластичностью, во втором – с монадностью, то здесь – с сыпучестью… Такие интуитивные ассоциации вполне уместны на уровне онтопоэтики культуры.

В структурном отношении все сотериологические модели расположены между двумя энергетическими направляющими в истории религиозной мысли ХХ века, которые можно соотнести с говорящими названиями работ В. Ф. Эрна «Борьба за Логос» и Р. Гальцевой «Борьба с Логосом». Интересно, что батаевско-дерридианская «де-конструкция лого-центризма» в этой системе координат выступает как эго-логическое балансирование между ближним и дальним Востоками, и это – культурно-морфологические горизонты постструктурализма. Триумф сыпучести!

Для Православия представляется сотериологичной следующая смысловая модель: самореализация на логоцентрических путях + жертвенный отказ от самореализации на эгоцентрических путях (Халкидонский догмат о Божественном и человеческом во Христе). Разумеется, в истории Церкви всегда имели место отклонения от нее; особенно существенны они в православно-позиционируемой мысли Нового времени, где очень хорошо просматривается своеобразная историческая диалектика сюрреальных мыслительных комплексов между гиперпластическим «ультрасиним» и гиператомарным «инфрарозовым»… Так, у Хомякова, Тютчева, Данилевского и Леонтьева заметен крен в практическое монофизитство – у Достоевского, Соловьева, Розанова и Бердяева очевиден крен на человеческое. Доведенное до предела «секуляризированное арианство» у Л. Толстого и Камю предстает уже как логика чистого метафизического Бунта против Логоса – коммунистического процесса, подготавливающего приятие исключительно социологической модели спасения (10). Псевдопластичность оборачивается необратимой сыпучестью! Мир, где люди – песок…

Еще поздний Хайдеггер заметил, что в метафизическом отношении СССР и США – одно и то же: безудержное господство техники и маркузеанского «одномерного человека». Внимание к поэтическим и мыслительным глубинам самоговорящего сквозь людей языка предлагается им в качестве единственного сотериологического решения; иными словами: глубинная филология как сотериология. Аналогичная тенденция просматривается в русском философском наследии афонского «имяславия»: отцы Павел Флоренский и Сергий Булгаков, монах-катакомбник Андроник (блаженный приснопамятный А. Ф. Лосев). Здесь обнаруживается тенденция к пониманию Логоса как онтологического единства Лика и Слова. Лосевский Эйдос выступает как своеобразный греко-арио-центричный лингвофилософский максимализм. У самого Хайдеггера, говоря словами Бибихина, возникшими, правда, по другому поводу, прокладывается «трудный путь возвращения из филологического Египта на родину слова» (11). Флоренский с его магико-мистическим пониманием имени максимально близок в этом отношении именно Хайдеггеру, на что указывал неоднократно и А. В. Михайлов (12). Булгаков же, подчеркивая «антропокосмичность слова» и допуская «металогическое, бессловесное» бытие космоса, достигает здесь балансирующего равновесия, заложенного в Православии как миропонимании (13). В целом, онтологическое языкознание восстает против социологической немоты позитивистской науки, привлекая в союзники само мироздание.
Но что говорит мир, ужаснувший еще Паскаля «вечным молчанием этих бесконечных пространств»? В ХIХ веке Ницше медиумически принимает на себя немотствующую «картину мира» Нового времени и сходит с ума… Экзистенциалисты продолжают открытую им тематику космического безумия, высвечивая, хотя болезненно и искаженно, действительную сложность метафизического опыта.

Грядущий Антихрист, редуцируя всю ведомую ему сложность духовной жизни к социологическому солипсизму, пойдет по пути намеченному Марксом («Маркс-мыслитель, невольно подчиняясь здесь Марксу-человеку, - отмечал С. Н. Булгаков, - растворил индивидуальность в социологии до конца…» (14)) и предвосхищенному на страницах позднего Владимира Соловьева… Он начнет с постановки и последующего решения проблемы управления. Имеющий глаза и уши да не ослепнет и не оглохнет – не имеющий их пусть узнает это на вкус!

«На заре туманной юности» мы принимались за эту тему… Покойный А. В. Михайлов, дав высокий отзыв об этом труде (15), отсоветовал разрабатывать его дальше, указав на филологическую малоизученность и перспективность для наших современных интересов наследия незаслуженно забытого А. С. Хомякова. И вот теперь именно Хомяков, из глубины сравнительно спокойной эпохи предсказавший, что

настоятельно подвигает нас снова задумываться над этими вещами.

Отечественный ученый интерес к культурологической мысли в 1990-е годы (16), складывающийся из противоречивого взаимодействия двух взаимоисключающих тенденций: с одной стороны, тяготения к метафизике культуры и, с другой, «перекрашивания невежественных преподавателей научного атеизма в новомодных культурологов» (по горьким словам А. В. Михайлова!) – редуцирован сегодня к радикально социологическим параметрам официальной подачи этого знания. Этому профанизирующему процессу противостоит сегодня модная тема глобального кризиса (17), которую Антихрист, по всей видимости, попытается официально превратить в маргиналию мышления, поскольку это, пожалуй, единственное в сегодняшнем мире, что существенно подрывает сами основания управления.

Истоки темы глобального кризиса можно видеть уже в евангельских словах Христа, пророчески предвосхищающих в согласии с более древними преданиями приход ухудшающихся времен. Интересно, что в отличие от Антихриста, притязающего в этом мире на верховные жречество и царство, реализуемые в одном лице, то есть – на высшую кастовую принадлежность, Христос (олицетворяющий царственное священство «не от мира сего»!) не принадлежал, если воспользоваться глубинно-социологическими аналогиями древней Индии, ни к варне брахманов (хотя по одному из восточных апокрифов в юности беседовал с ними и они не всегда гнушались его наставничеством), ни к варне кшатриев (к которой, например, принадлежал царевич Гаутама – будущий Будда). Не принадлежал он и к мечтающим о восстании шудрам, как, скажем, доблестный герой рабов Спартак, возглавивший социальный бунт. Вся эта милая сердцу Антихриста древняя система раболепия – рабовосстания – рабовладения глубоко чужда была Христу. Принадлежа по матери к древнему знатному роду священников и царей, он, тем не менее, жил вместе с нею в доме своего приёмного отца (имеющего, согласно преданию, не менее благородные корни), который принадлежал к варне вашьев – ремесленников, поскольку был по профессии плотником. Подчеркнём ещё раз, двенадцатилетний мальчик, поучающий в храме левитов и старцев, не стал жрецом, не принял царства, не поднял восстания, но остался как бы в странствии («по чину Мельхиседекову, от вечности идущему»!), к которому пригласил и своих друзей, избирая их почти всех внутри своего свободного сословия рыбаков, врачей, художников, мыслителей, поэтов… Словом, всех тех, кому и в голову не приходит мысль управлять людьми, постигать оккультные «искусства управления», «тайны обольщения», всё то, что так мило будет Антихристу, который, как хорошо известно, запретит «покупать и продавать» без принятия особых знаков, фиксирующих подданство. Его технически организованное царство с претензией на всемирное величие лишит на какое-то «малое время», на короткий срок, неотмирной радости всякое творческое дело, поскольку любое поприще, благодаря тактике интегрированных коммуникаций и стратегии универсального управления будет ориентировано на социальный заказ. О том, чем закончится вся эта история и что будет после – сказано в Апокалипсисе…

==========

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бибихин В. В. Слово и событие. М., 2001. С. 117.
2. Там же. С. 117 – 118.
3. См.: Океанский В. П. Герменевтическое пространство «Легенды о Великом Инквизиторе»: вслед за К. Н. Леонтьевым… // Филологические штудии: Сб. науч. трудов. Иваново, 1995. С. 15 – 22.
4. Ср.: Джемс У. Многообразие религиозного опыта. М., 1993.
5. Соловьев В. С. Краткая повесть об Антихристе // Соловьев В. С. Смысл любви: Избранные произведения. М., 1991. С. 403, 407. Об Антихристе из древлеправославных авторов подробно писал преп. Ефрем Сирин. См. также: Антихрист: Антология: С. Яворский, С. М. Соловьев, Ф. М. Достоевский, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, В. П. Свенцицкий, С. А. Аскольдов, Н. О. Лосский, Г. П. Федотов, Б. Молчанов, С. Н. Булгаков, Я. С. Друскин, Д. Л. Андреев. М., 1995. См. также: Ницше Ф. Антихрист // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. Интересно, что беспрецедентная по своей правдоподобности апокалиптическая историософия А. Ф. Лосева, изложенная в «Дополнениях к «Диалектике мифа»», парадоксально строится по принципу риторико-иконографического монументализма мышления на социологической почве политэкономии: «Вся история человечества есть история борьбы между Христом и антихристом, Богом и сатаной. Феодализм – высшая ступень в истории человечества, торжество Бога; феодализм падает под ударами сатаны, дальнейшая история есть история развертывания и оформления сатанинского духа. Ступени этого развертывания – капитализм, социализм, анархизм…». Цит. по: Гулыга А. Православный философ эпохи ленинизма // Литературная Россия. 29 октября 1993 г. № 39. С. 12. Существует любопытное пародийное прочтение рассматриваемого здесь сюжета, ср.: «В «Краткой повести об Антихристе»… Соловьев обстоятельно, языком газетного репортажа повествует о завоевании Европы желтой расой. Россия при этом гибнет, но раз и навсегда. Европа освобождается от нового монгольского нашествия, но уже без участия русских. Возникает мировая империя во главе с Антихристом и со столицей в Иерусалиме. Последний акт мировой трагедии — столкновение разноплеменного языческого войска Антихриста с армией Израиля. Первоначально израильтяне поддерживали Антихриста, полагая, что он стремится установить их мировое владычество, но, случайно узнав, что он не обрезан, взбунтовались против него. Войско Антихриста проваливается в тартарары, а иудеям является распятый Христос «в царском одеянии», и они братаются с христианами. Мертвые воскресают и воцаряются с Христом на тысячу лет. Во всей этой истории есть элемент иронии (и даже пародии). Соловьев выступает против всех видов мессианства». См.: Мусский И. А. Сто великих мыслителей. М., 2000. С. 496 – 497. Уместно здесь предположить, что в мире, где Антихрист будет большим дельцом, а религиозная серьёзность не помешает филистерам досматривать футбольный матч, самовышучивание вменяется в благочестие…
6. Соловьев В. С. Указ. соч. С. 408.
7. Там же.
8. Зноско-Боровский, Протоиерей Митрофан. Православие, Римо-католичество, Протестантизм и Сектантство: Лекции по сравнительному богословию. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1991.
9. См. об этом: Уоттс А. Путь Дзен. Киев, 1993; Он же. Психотерапия. Восток и Запад. Львов, 1997. См. также: Вандерхилл Э. «Мистики ХХ века»: Энциклопедия. М., 1996. С. 35 – 44. См. также: Психологические аспекты буддизма. Новосибирск, 1986.
10. См. роман последнего «Чума», а также кн.: В. И. Ленин о Толстом. М., 1978. С другой стороны, вполне очевидна гуманистическая ориентация психологически привлекательной логотерапии, и далеко не случайно само наивное обращение к ленинскому пониманию достоверности реального в работах её основоположника-неогуманиста, см.: Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990; Он же. Доктор и душа. СПб., 1997. Влияние этой ультразападной рационалистической стратегии заметно сегодня даже (!) на неоправославную мысль, см.: Еротич В. Психологическое и религиозное бытие человека. М., 2004.
11. Бибихин В. В. Указ соч. С. 265.
12. См., например: Михайлов А. В. Вместо введения // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. XXVII.
13. См.: Булгаков С. Н. Философия имени. Paris, 1953.
14. Булгаков С. Н. Карл Маркс как религиозный тип // Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество. М., 1992. С. 61. Справедливости ради отметим, что существует и противоположная точка зрения, согласно которой «нефальсифицированный» марксизм есть творческое раскрытие человечности, см.: Фромм Э. Концепция человека у К.Маркса // Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 345 – 414.
15. Океанский В. П. Поэтика «Легенды о Великом Инквизиторе» Ф. М. Достоевского: опыт герменевтического прочтения (дипломная работа) / Науч. рук. – проф. В. П. Раков. М.; Иваново-Вознесенск, 1994. См. также: О Великом Инквизиторе: Достоевский и последующие: Леонтьев, Соловьев, Розанов, Булгаков, Бердяев, Франк. М., 1991.
16. См., например: А. Ф. Лосев и культура ХХ века: Лосевские чтения. М., 1991; Школа диалога культур: Идеи. Опыт. Проблемы / Под общ. ред. В. С. Библера. Кемерово, 1993; Философия культуры: Становление и развитие. СПб., 1998.
17. См., например: Сидорина Т. Ю. Философия кризиса: Учебное пособие. М., 2003. Здесь, к сожалению, при всем информационном обилии, нет крупнейших метафизических работ по этой тематике следующих авторов: Р. Генона, М. Хайдеггера, Ю. Эволы (см.: примеч. 18), ибо совсем недостаточно для ее верификации по своему великих трудов О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби, К. Ясперса. Интереснейшие, хотя и не бесспорные метафизические разработки предлагаются современным московским мыслителем-«евразийцем», см.: Дугин А. Г. Новая программа философии // «Литературная газета». 29 января – 4 февраля 2003 г. № 4 (5909). С. 4; Дугин А. Г. Философия войны. М., 2004. Важнейшие постулаты кризисного состояния мира входят в теоретические основания высших образовательных программ, см.: Тихонравов Ю. В. Геополитика: Учебное пособие. М., 2000.
18. См.: Генон Р. Кризис современного мира. М., 1991; Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Проблема человека в современной западной философии. М., 1998; Эвола Ю. Люди и руины. М., 2002. Разумеется, сами эти труды оказываются не только герменевтикой, но и феноменологией глобального макроисторического кризиса западного мира.