Называть вещи своими именами в наши дни – Адамова роскошь. В неё входят: память о «прахе земном», защищающая от беллетристического зуда геополитических мечтаний, равно как и радость о «хлебе насущном», избавляющая от ползучей необходимости законченных культурологических решений…
У нынешнего интеллектуала при слове «эзотерика» возникает нечто вроде оккультного микрооргазма, потому мы отказываемся от метафизической эротики… Речь пойдет о времени.
Что бы ни фантазировали о времени физики и лирики, ницшеанцы и генонисты – современный мир продолжает жить по христианскому метафизическому календарю. И никаких оснований для его демонтажа нет и не предвидится – скорее, напротив: заложенная в его смысловой основе сюжетная программа имеет все шансы на окончательную реализацию в длительном, заключительном (закатном!) исполнении человеческой истории: как Священной, так и Всемирной. В этом христианском контексте новая календарная эра, в которую человечество через несколько дней вступает, может быть названа эоном скольжения Антихриста.
Согласно Св. Писанию, время непосредственного правления Антихриста продлится всего три с небольшим года перманентного планетарного кошмара. Не в угоду жанру современной апокалиптической публицистики, у нас всё ещё достаточно шансов мыслить некое продолжение мировой истории. Каким же видится оно, если полагать в качестве его космообразующей оси евангельское и святоотеческое понимание Церкви?
Первое тысячелетие христианской эры было эоном складывания церковного богочеловеческого единства: от Святой Пятидесятницы – до Великих Вселенских Соборов. Это была эпоха позитивного мистического созидания – время синергии Святого Духа и человеческих усилий в сферах святости и богословской мысли, время метаполитической симфонии Священства и Царства. Осмысление пространства было столь велико, что течение времени почти не ощущалось – его до XI века (а в России – до XVIII-го) числили “от Сотворения Мира”. При этом христиане величали себя “ромеями”, тем самым имплицитно выражая западный ход истории. Но собственно Запад и православный Восток до X века существуют в лоне единой Христовой Церкви: соборной и равноапостольной. Единство – непререкаемая пока ценность, остающаяся потомкам в наследие, которое уже не удастся удержать…
Второе тысячелетие начинается с глобального раскола между католиками и православными. И хотя его истоки можно находить в предшествующих столетиях, тем не менее именно приход нового тысячелетия положил начало тотальному дроблению церковного мира. Оставаясь на православной позиции, мы можем считать, что католики в силу своего теологического (неодогматика), административного (папство) и нравственного (инквизиция) модернизма отрываются от Вселенской Церкви, но мы не можем не видеть, что «тысячелетнее царство» идет к концу: некогда единый христианский мир расслаивается и судорожно сжимается в нелепых тоталитарных синтезах, все более и более далеких от богочеловеческой синергии. Св. Русь – «Третий Рим» – живет в вечернем предощущении конца Св. Истории… На исходе этого тысячелетия, а точнее, с эпохи барокко, с ХVII века, возникает ощущение полной богооставленности. Глубже всех его выражает Паскаль и русские старообрядцы. Характерно, что даже неоправославный А.С. Хомяков, оспаривавший псевдоапокалиптическую утопию последних, считал себя «учеником Паскаля», а в чём-то прокатолический С. Нилус пишет об Антихристе как о «близкой политической возможности». Человекобожеские претензии гуманизма построить на земле модернизированный рай – коммунизм или Рейх – терпят сокрушительное поражение. Неофашисты теперь становятся чуть ли не новыми изгоями панамериканского деморежима. Постмодернизм оказывается естественным прибежищем для былых «инакомыслящих», диссидентствующих от «светлого завтра» и мигрирующих из времени в Пространство.
Тем не менее, второе тысячелетие иссякло, оставив в наследие «многополярность» как позитивную культурно-историческую ценность, которую… удастся ли удержать в будущем? Покажет время. Но христианский сценарий не сулит большого оптимизма.
Если для первого тысячелетия Антихрист выступал как внешняя по отношению к Церкви сила, «скованная на тысячу лет» (Ап., 20:2), для второго – как сила, вторгающаяся в Церковь, то для третьего он выступит как сила, созидающая Анти-Церковь. Из реактивных останков христианского мира, из того, что никогда никакого отношения к христианству не имело, и из элементов того нового, складывающегося впервые в истории планетарного коммуникативного псевдопространства сформируется горючий материал для анти-духовного анти-огня, который послужит основанием этого анти-церковного гипертоталитарного единства… Оно будет гигантской пародией на истинную Церковь.
В свете понимания таких «сакраментальных» вещей любые Единства, претендующие на тотальность, должны быть со всеми их берсеркерами признаны творческим человеком – зоной нового рабства, анти-сферой (нео-сферой, «ноо»-сферой) торжествующей инфернальности. Не так важно, с запада, востока, севера или юга придет чума: страшно то, что она будет тотальной. Неважно, на каких ярких личностей будут опираться шаги циклопического Командора. Жутко, что на его путях будет стёрто всякое человеческое своеобразие.
Самоопределение потребует от будущих экзи-манов не салонно-интеллектуального «присутствия», но, скорее, мученичества и партизанства. Не «риторики поступка» – но события свободы и осердеченной самобытности. Не энергии рода и даже не личного разума. Не консенсуса. И не творческого террора. Иного… Может быть, чудовищного узнавания самих себя в других: друзьях и врагах, учителях и учениках, Каине и Авеле, Иуде и Магдалине… Может быть, - рискованной Встречи. Ведь диалог не может быть средством – это редкостная Цель. Когда сбывается Возвышенная Бесцельность Целого. Событие, которое больше и значительнее Бытия. Здесь требуется простейшее и неустранимое до конца никакой кибернетикой – Почерк. Его непостижимая странность (ср. у Борхеса: «Борхес и Я»), ломота несамотождественности, боль распутия. И шанс раскаяния!
…Было время, когда мы мечтали о дальних космических перелетах и внеземных цивилизациях, о научном достижении бессмертия. Это время прошло навсегда. Историософия христианского календаря возвращает нас на землю. Мы понимаем, что вне Христа никакого бессмертия не будет, ибо сам Бог умер, принимая нашу смертную судьбу на кресте. Мы узнали, что наша жизнь – это неподъёмный Дар. И единственно спасительный путь – Благодарение. Нам напоминает это календарь. Пространства – продолжение лиц, а лица – времен… Вы умрёте в третьем тысячелетьи, господа! В этом нет никакой бессмыслицы.