Платон Иванович больше всего на свете любил ходить по земле босиком. Ещё он любил колодезную воду, облака и звёзды. И главной его печалью была мысль о том, что когда он умрёт (а у него болело сердце), мёртвую плоть Платона обуют в тяжёлые ботинки, которые помешают ей испытывать оргазм от земли, облаков и звёзд, и вообще не дадут ей летать над лугами, лесами и соседними деревнями… А летать он тоже любил.
Правда, его любовница из большого города, Виктория Капитоновна, которая была доктором наук и преподавала историю философии в университете, когда над крышами мела пурга, а взлетно-посадочные полосы чистили тяжелые бульдозеры, однажды, после продолжительного миньета на льду, сказала, что летает не плоть, а душа, но Платон ей не верил, ибо даже на ложе знал, что летает его тело, и вообще он был, выражаясь на сленге парижских интеллектуалов, пижонствующих тоскливо и складно от скуки бесконечного праздника: апофатиком, эзотериком и деконструктивистом. Любителем парадоксов, как шутили соседи.
А жены у него пока ещё не было. Или так только казалось в большом городе, потому что там никто не знал его главной тайны (там вообще не ведали о тайне, не вкушали дзэна и не могли постичь метафизику несогласования времен в стихах, которые стали эпиграфом к этому повествованию): следуя её инициатической траектории, Платон Иванович каждую ночь переплывал через широкую реку к берегам и заливам будущего, а на утро возвращался в прошлое, которое лишь по привычке почитают за настоящее люди в большом городе. А жил-то он в маленькой деревушке, был классическим провинциалом: собирал грибы по осени и даже стихи писал. Но только во сне… А просыпаясь, уже ничего не помнил, кроме того, что их писал.
Спал он днём: когда все работали и теряли силы, он их копил для ночной реки. Её он и почитал за свою жену. И ещё у него была удивительная дума о том, что нет никакого законченного настоящего (кроме тех случаев, когда мухи кусают спину, оставляя на ней следы своего Присутствия), что все начала и концы Бытия опущены в тёмную воду, в которую человеку нельзя войти даже однажды, а Богу из неё никогда не выйти, и любил он пить её, эту воду жизни, такую же бессюжетную (или – бесфабульную?..), как этот рассказ…
И когда живая вода проникала в его больное сердце, он уже забывал, что он – Платон Иванович из маленькой деревни на берегу широкой реки, которая, как сны и мухи за печкой, как облака и звёзды в небе, как Париж и Марианская впадина, как философия и Виктория Капитоновна, как древние просёлочные имена и посеянные ими дискурсы в большом городе, равно как и он сам – Мегаполис, покинутый (после очередного соития) нашим блаженным Платоном, когда-нибудь умрёт.

----------------------------------------------------------------

*В индоевропейском языковом локусе, уходящем своими метафизическими корнями в шелесты трав гиперборейских заливных лугов, погребённых под водами Леты, valeographia – это здоровый почерк или целительное письмо, что вполне то же самое; aqua – эзотерический инвариант воды, влаги, Валгаллы, Волги… В названии маркирован древнейший способ исцеления акватории души.